|
Надо оговориться, что в первом доме мы жили одни, но когда переехали во второй, где аренда была повыше, нам потребовалась помощь, и мы взяли к себе Флэгга, моего близкого приятеля со школьных времен; он только что переехал из Вашингтона, и мы убедили его снять этот дом на паях, несмотря на то, что ему приходилось все время мотаться в Сан-Франциско. Он прожил с нами год, спал в передней спальне, между моей комнатой и комнатой Тофа. Он был рядом не так уж часто — много раз оставался в городе (в Городе) на выходные — но когда мы оказывались все вместе в одно и то же время… это было великолепно, это было правильно, это было, ебаный в рот, отлично. Флэгг был первым человеком, которого Тоф считал своим другом; первые лет пять после того, как он научился говорить, он утверждал, что «Фрэгг его лучший друг» (тот в то время сам был подростком). Поэтому, когда мы все вместе жили в Беркли, дубасили друг друга пластмассовыми битами или боролись на полу в кухне, клали Тофа на лопатки, чтобы запихать ему в уши бананы или, заставляя его прыгать на кровати, ставили ему подножки, чтобы он растянулся в полный рост, я все думал, как же мы будем без Флэгга, если он от нас уедет. Пока я изо всех сил старался развлекать Тофа, Флэгг так же усердно старался развлекать меня и нас обоих, и в результате дошло до того, что жизнь у нас стала настолько хороша, что, когда мы собирались все вместе, ничего осмысленного сделать уже было нельзя. Водяные пистолеты поглощали все наше время. Баскетбол не прекращался никогда. Мы шли вниз по улице, мимо двора у маленького домика, в маленький, глубоко запрятанный парк, и там играли в «двадцать одно» — видимо, единственную игру, в которую можно играть втроем. А иногда — в «лошадь». Флэгг всегда выигрывал в любой игре, если, конечно, не поддавался, что случалось тоже довольно часто, или не решал, что вместо того, чтобы играть по-настоящему, надо стоять с краю и смущать каждого бросающего театральным шепотом: «Как же это преступно!» Он все время так делал. «Как же это преступно!» Прошипеть это нужно было быстро и неожиданно, качая головой. Мы уже готовились к броску, уже нацелились, и тут раздавался этот шепоток: «Как же это преступно!» И фраза, и интонации были заимствованы из скетча года 84-го, где Эдди Мёрфи и Джо Пископо играли двух детективов из элитного подразделения «Полиция нравов Нью-Джерси». На них были надеты разноцветные костюмы поверх футболок пастельных тонов, и они раскрывали преступления, которые почти всегда происходили в полночь в доках или на рассвете в городских дворах. Увидев что-нибудь зловещее, Эдди Мерфи по-цыплячьи поворачивал голову к Пископо и с испуганными глазами произносил эту фразу: «Как же это преступно!» И тогда смысл фразы был не очень ясен, да и сейчас он остается туманным. Но еще более странно, откуда у этой фразы была такая мощь, что мы уже неспособны были подать мяч. Флэгг произносил ее, и мы переставали контролировать свое тело, мяч выпадал из наших рук, и мы валились на спину. «Как же это преступно!» Все, мы помирали. «Как же это преступно!» И что здесь смешного? «Как же это преступно!» Боюсь, в переводе теряется вся прелесть. «Как же это преступно!» Тоф хохочет и не может остановиться. А ведь он даже не видел ту передачу. «Как же это преступно!» Вот скажите, вам смешно, когда я это повторяю? «Как же это преступно!» Бред какой-то.
Через год Флэгг от нас уехал: он испытывал вполне понятное желание быть поближе к месту работы и к своим сверстникам. Но он не исчез из нашей жизни совсем. Часто заходил, часто звонил, иногда звал к телефону Тофа, и когда Тоф брал трубку, огромную по сравнению с его головой, из трубки доносился свистящий шепот: «Как же это преступно!»
Стр. 95, абз. 2: Бейсболка с запахом мочи Тоф до сих пор настаивает, что его бейсболка никогда не пахла мочой. |
