— Я думаю, что господин Вичекомб никогда не достигнет такого высокого звания, чтобы поставить вас в столь затруднительное положение, — сказала она, — если же это и случилось бы, то, мне кажется, что права господина Вичекомба были бы точно такие же, как и всякого другого, и он должен бы был носить свое имя.

— В таком случае, — сказал Том, — мы ничего не могли бы возразить против его дворянства, потому что дворянство исходит от короля, а король может и трубочиста сделать дворянином; но что касается имени, то мне кажется, что дорогой мой дядюшка был бы не прав не потребовать наследования прав господина на одно или оба имени, которые он Бог знает почему носит.

Насмешка и злоба, с которыми говорил все это Том, не могли укрыться от присутствующих, и потому Доттон и его жена сочли неприличным продолжать этот разговор. Но последняя не могла не покраснеть, взглянув на взволнованную Милдред, которую невольное чувство негодования заставляло отвечать на слова Тома.

— Мы знаем уже господина Вичекомба несколько месяцев, — заметила Милдред довольно спокойно, устремляя свои большие голубые глаза на мрачное лицо Тома, — и при всем том ни разу еще не заметили в нем ничего такого, что могло бы заставить нас думать, будто он способен присвоить себе чужое имя, не имея на то никакого права.

Это было сказано скромно, без всякого жара, но так решительно, что каждое почти слово проникало прямо в душу Тома Вичекомба; он бросил быстрый, подозрительный взгляд на прекрасную Милдред, как бы желая удостовериться, не намекает ли она на него самого, но встречая в ней одно только великодушное сочувствие к лейтенанту, он опомнился и отвечал довольно хладнокровно.

— Мне кажется, — сказал он смеясь, — что нам, молодым людям, непременно надо побывать на утесе и покачаться там на веревке из-за какого-нибудь цветочка, чтобы возбудить участие мисс Милдред, тогда она, может быть, и нас защитила бы во время нашего отсутствия от всяких нападок.

— Я надеюсь, сэр Вичерли, что я не сказала ничего вам неприятного, — возразила Милдред с чувством, и краска, разлившаяся по ее лицу, сделала ее еще прекраснее. — Я хотела только сказать, что господин Вичекомб не способен носить чужое имя, не имея на него права.

— Милое мое дитя! — сказал баронет, взяв опечаленную девушку за руку и целуя ее в щеку с отцовской нежностью, — тебе трудно обидеть меня, будь уверена, что я даже готов уступить молодому человеку оба мои имени, если только ты этого желаешь!

— Ведь и я хотел только сказать, мисс Милдред, — снова сказал Том, опасаясь, что он зашел слишком уж далеко, — и я хотел только сказать, что господин Вичекомб — безвинно, может быть, сам не зная как, получил оба имени, которые так долго принадлежали одной из древнейших и почтеннейших фамилий Англии. Мало ли есть молодых людей, которые достойны быть графами, князьями, а между тем законы считают их…

Тут Том остановился, желая подыскать название, которое было бы наиболее точным, как баронет прибавил:

— Filius nullius — вот настоящее слово, Том, я слышал его из уст твоего покойного отца.

Том вздрогнул и со страхом осмотрелся, будто желая увериться, не подозревает ли кто-нибудь истину. Потом снова начал говорить, желая воротить благосклонность Милдред, которой слишком дорожил:

— Filius nullius, мисс Милдред, вполне выражает то, что я хотел сказать, — человека без законного происхождения. Мне говорили, что в колониях весьма обыкновенно принято принимать имена наших знаменитых фамилий и потом выдавать себя за их родственников.

— Я никогда не слышала, сэр, ни одного слова от господина Вичекомба, из которого можно бы было заключить, что он считает себя родственником вашего дома, — отвечала Милдред спокойно, но решительно.