— Да, — кратко ответил Козицкий. — Я заехал на полигон, но запутался в многочисленных дорогах — ведь раньше я там никогда не бывал. А уже близился вечер, да и бензин заканчивался. Нужно было что-то делать, и я не нашел ничего лучшего, как загнать грузовик в заброшенный бункер. Но тут вдруг начался налет. Наверно, они заметили, что по бывшему полигону что-то движется, и решили на всякий случай скинуть бомбу. Должно быть, завалило въезд в бункер, и я оказался в кромешной тьме. Я и сейчас без содрогания не могу вспомнить, как шарил по стенам моего склепа и всюду натыкался на шершавый холодный камень… Но потом немного освоился и, обдирая до крови пальцы, прорыл небольшой лаз и выбрался наружу. Ну а остальное вам, должно быть, известно не хуже, чем мне. Я сказался беженцем по фамилии Сидоров, поселился здесь, в Субботине, и продолжал, по мере возможностей, научную работу. — Всеволод Борисович тяжело вздохнул. — Но теперь, как я понимаю, ей пришел конец?

— Всеволод Борисович, мы могли бы взглянуть на ваши сокровища? — спросил Дубов.

— Отчего же нет, — невесело усмехнулся директор. — Взгляните, пока можно. Очень скоро они будут распроданы, а скорее всего — разворованы, я сгину в подвалах Придурильской охранки, а вам наш президент торжественно вручит какой-нибудь орден…

— Нет-нет, Всеволод Борисович, вы нас, кажется, принимаете не за тех, — возразила Чаликова. — По крайней мере, с Придурильской охранкой мы ничего общего не имеем.

— Знаете, я уже никому не верю, — задумчиво откликнулся директор. — Но мне кажется, что вы явились не со злыми намерениями.

— Мы явились в поисках истины! — заявил Василий.

— А что есть истина? — резко обернулся к нему Козицкий. — Я веду… то есть искусствовед-любитель Сидоров ведет обширную переписку со всем светом, в том числе и с коллегами бывшего директора музея Козицкого. И наверняка многие из них догадываются, что Сидоров — это и есть Козицкий, но вида не подают, потому как понимают, что иначе… Ну да вы сами знаете.

— Да, конечно, — кивнула Надя, вспомнив зверское лицо Мстислава.

— Между прочим, я переписываюсь также с одним человеком, живущим в окрестностях Калининграда, — продолжал Всеволод Борисович. — Конечно, открыто он об этом не пишет, но из писем я понял, что он скрывает часть Янтарной комнаты. Этот человек тоже отлично понимает, что если он откроет истину, то все будет просто-напросто разворовано. Истина — это прекрасно, я сам за истину, но когда она становится личной собственностью непорядочных людей, то стоит подумать — а не придержать ли ее под спудом до лучших времен?

— Я с вами не согласен, — раздумчиво ответил Василий, — но и мешать вам не намерен… Нет, я не вправе брать на себя роль судьи.

— Вы хотели посмотреть на музейные ценности? — прервал вновь возникшее молчание Козицкий. — Что ж, я готов их вам показать. Но дождемся ночи — днем нас могут увидеть.

***

В прохладной тьме директор карабкался по осыпающемуся склону, освещая свой путь керосиновой лампой "летучая мышь". Он пыхтел, отдувался, но Василий с Надей еле поспевали за ним. Всеволод Борисович знал каждый камушек на этом склоне, и сей нелегкий путь был ему привычен. А главное — в радость. Он шел в свой Храм. А дорога, ведущая к Храму, всегда трудна, но радостна.