Острие ушло на глубину как минимум десять сантиметров. Даже если стамеска была острой как бритва, нужно отдать должное силе убийцы. Я попытался вытащить стамеску из раны. Не удалось. Ничего удивительного – кости и хрящи заклинили орудие убийства. Я не стал повторять попытку – наверняка кто‑то передо мной уже пробовал это сделать. На его месте я все же был бы старательнее. Правила хорошего тона предписывают не оставлять такие полезные вещи без присмотра владельца. Но, может быть, у него не было времени, может быть, его кто‑то спугнул, а может быть, у него в рабочем кабинете есть целый набор плотницкого инвентаря и это позволяет ему время от времени забывать стамеску‑другую в спинах своих жертв.

Я оставил стамеску в покое. Я мог обойтись и без этого инструмента. Тем более что у меня был свой. Правда, не стамеска, а всего лишь нож. Я вытащил его из целлофанового мешка, зашитого в подкладку куртки. На первый взгляд этот нож не производил большого впечатления: рукоятка длиной всего лишь около десяти сантиметров, двустороннее лезвие – всего лишь семь. Но я и не собирался никого пугать. Зато он был достаточно острый и перерезал самый толстый кабельный канат так, словно это был шнурок от ботинка.

Интересно, как мне придется использовать его за следующей дверью?

Это была дверь в каюту радиотелеграфиста.

Я вытащил из кармана миниатюрный фонарик в форме авторучки, погасил верхний свет и настольную лампу и… не смог сдвинуться с места.

Как долго я так стоял? Не знаю. Может быть, две минуты, может, пять. Чего я ожидал? Тоже не знаю. Я пытался объяснить себе эту передышку тем, что глаза должны привыкнуть к темноте, но знал, что это неправда. Может быть, я надеялся услышать какой‑нибудь шум, шорох, отзвук – хоть что‑нибудь, что помогло бы мне решиться. А может, просто боялся открыть эту дверь.

Я никогда не верил в астрологию и гороскопы, но сейчас сам мог бы заплатить несколько фунтов за безошибочное предсказание, что человека, который попытается войти в эту дверь не ждет ничего хорошего. Впрочем, он все равно не последовал бы моему совету и полез бы в эту чертову комнату. Он всегда делает все наоборот. Я хорошо его знаю, поскольку этот человек – я сам.

Я переложил нож в левую руку – я не левша, но многие действия удаются моей левой руке так же хорошо, как и правой, – и взялся за ручку двери.

Есть два способа открывать двери так, чтобы они не скрипели (если они вообще могут не скрипеть). Первый из них – резкий рывок. Я выбрал второй. Примерно через двадцать секунд я уже почти мог проскользнуть в образовавшуюся щель, и тут, на последнем сантиметре, проклятые петли скрипнули. При нормальных обстоятельствах я не услышал бы этот звук с расстояния более двух метров. Но сейчас мои нервы были натянуты, как леска на удочке рыболова, предвкушающего большой улов. Вполне возможно, моя рыбалка закончится главным уловом в жизни – пулей в лоб.

Скрип двери произвел эффект разорвавшегося прямо над моей головой шестидюймового снаряда. Я замер. Я превратился в соляной столб. Я был неподвижнее, чем каменный владелец кольта. Эту неподвижность, эту тишину будоражили только оглушительные удары парового молота – так билось мое сердце.

Тот, кто ждал за дверью, запросто мог ослепить меня фонарем, или выстрелить, или вбить мне в грудь очередную стамеску, или, наконец, совершить все три действия одновременно. Но он, судя по всему, не спешил.

Я переждал, пока мое дыхание выровняется, и, неслышно ступая, проскользнул в комнату, все время держа фонарик в вытянутой в сторону руке. Это было неудобно, но необходимо. Стреляя из темноты в человека, держащего лампу или фонарь, вы, скорее всего, будете целиться в источник света, который обычно люди держать прямо перед собой. Мой фонарик, перемещенный на длину вытянутой руки от цели, вряд ли мог служить хорошей мишенью. Я научился этой штучке у одного своего коллеги.