Юрий. Это мог быть знак, указывающий Борису, что царевич не умер.

Монах. Говорят, Борис приказал убить или отравить его, когда тот был совсем дитя.

Юрий. Насколько я слышал, это очень темное дело.

Монах. Полно! Будь царевич жив, он бы где-нибудь появился.

Юрий. Будь царевич жив… По мне… Я ничего об этом не знаю, но мне кажется, при таком кровожадном тиране, каков Борис, царевичу лучше скрываться… Кто знает, может, он в безопасности и даже в Польше?

Монах. В Польше! Пресвятая Дева! Кто бы дерзнул, чтобы хоть один волос упал с головы принца, просящего убежище, в республике или у короля?

Юрий. Если бы Борис предложил королю какую-нибудь уступку, тот, быть может, выдал бы принца, находящегося под его покровительством.

Монах. Ты говоришь, как москаль, друг мой. В Польше испытывают более возвышенные чувства. Например, в Брагине, это неподалеку отсюда, один русский дворянин недавно просил покровительства у нашего воеводы, князя Адама Вишневецкого. Два месяца он кормился за столом князя и пользовался его расположением, хотя Борис предлагал груды золота, чтобы ему выдали изгнанника.

Юрий. Какой благородный господин этот князь Адам. Я рассчитываю добраться до Брагина и обязательно повидаю его.

Монах. Бедняк, остановившись возле его двери, всегда найдет хлеб и кувшин пива. И хотя князь преданный католик, прежде чем оказать помощь, он не спрашивает у странника, какой тот веры. В России так не бывает, не правда ли?

Юрий. Так поступают повсюду все честные люди.

Монах. Прекрасно сказано, молодой человек. Пришло время вечерни, я покидаю тебя. Если только ты не хочешь послушать службу. Иногда безбожники очень проникаются при звуках нашего органа.

Юрий. В другой раз, отец мой.

Монах. Хорошо. Прощай. Если наш русский монах еще здесь, я скажу ему, что у нас гостит один его соотечественник.

Уходит.

Сцена вторая

Юрий (один). Еще два года! Да, мне нужны еще два года… Его звезда закатывается, а я… Золотая печать, бриллиантовый крест и тридцать пять дукатов, вот и все мои запасы… Но… Густав сказал: хотеть значит мочь.

Входит Григорий Отрепьев.

Сцена третья

Григорий, Юрий.

Григорий. Клянусь честью!.. Нет… Неужели… Как! Вы здесь?..

Юрий. Добро пожаловать в Литву, Гришка Богданович. Рад вновь видеть тебя.

Григорий. Хотел бы я сказать вам то же… Юрий. Ты пострадал за меня, и страдания твои запечатлены в моей памяти.

Григорий. Вписали ли вы туда двести ударов плетьми, тридцать дней темницы, черный хлеб, ключевую воду?..

Юрий. Знаешь ли ты пословицу запорожцев? «Прощают обиду, но не позор». Аль позабыл уже о позоре Борисовом?

Григорий. Что до этого, так я думаю, полгода еще сесть не смогу, чтобы о нем не вспомнить и не проклясть его.

Юрий. Оставь проклятья попам и женщинам. Мужчина действует и мстит.

Григорий. Лучшего я бы и не желал, но…

Юрий. Услужи мне, и я отомщу за тебя. Завтра же уезжай на остров к запорожцам. Я дам тебе письма к их атаманам и к атаманам донских казаков. Скажешь им, чтобы седлали своих коней и точили штыки и что ты меня видел.

Григорий. Легко сказать… но… коли они спросят… Коли они спросят меня, кто вы… Что мне отвечать?

Юрий. Что ты видел человека, которого Борис ненавидит и боится больше всего на свете. Избавителя, которого ждут все угнетенные. Скоро я поведу их вместе с моими польскими союзниками.

Григорий (тихо). Его союзниками!

Юрий. А до того — ни единого слова, которое могло бы раскрыть меня. Помни об этом приказе; я хочу, чтобы мне подчинялись. (Протягивает ему руку.)

Григорий (после минутного колебания преклоняет колени и лобзает ему руку).