— Да-съ… влюбленъ… Съ послѣдняго спектакля влюбленъ, со «Вспышки у домашняго очага». Влюбленъ безумно. Я даже и учиться не могу… Да и Богъ съ нимъ, съ ученьемъ… Довольно… Я теперь въ послѣднемъ классѣ, а послѣдняго класса мнѣ и не надо. Люди живутъ и получаютъ на службѣ хорошія деньги и безъ послѣдняго класса. Наденька! Будь моею! Я люблю тебя…

Молодой человѣкъ ринулся къ дѣвушкѣ и схватилъ ее за обѣ руки.

— Тише, тише! Что вы кричите! шептала она, но не освобождала рукъ.

— О любви своей я могу кричать на всѣхъ перекресткахъ. Тутъ ничего нѣтъ постыднаго. Это чувство благородно, возвышенно… Это не то что взять отъ старика вѣеръ и яблоки.

— Ахъ, вы все съ попрекомъ… Какая-же это любовь, коли вы такія слова…

— Истинная любовь, благородная, безкорыстная. Я знаю, что у васъ ничего нѣтъ, но я рѣшился трудиться, какъ волъ, и потому отвѣтьте — любите-ли вы меня?

Произошла пауза.

— Я право не знаю… Вы такъ вдругъ… пробормотала дѣвушка, совсѣмъ растерявшись.

— Старикъ? Хотите продать себя богатому развратнику? Ну, будьте счастливы… А у меня есть револьверъ… трагически прошепталъ молодой человѣкъ и отвернулся.

— Послушайте, Петръ Аполонычъ… Мнѣ жалко васъ… Я люблю васъ, но… Сядемте, поговоримте, сказала дѣвушка.

— Любишь? Любишь? Такъ дай-же обнять тебя! Дай сжать въ жаркихъ объятіяхъ и запечатлѣть передъ небомъ и землей…

Молодой человѣкъ обхватилъ дѣвушку за шею, привлекъ къ себѣ на грудь и осыпалъ ее поцѣлуями. Она отбивалась.

— Петръ Аполонычъ… что-жъ это такое! Такъ нельзя… Насъ съ балкона увидѣть могутъ… Да и съ улицы видно… Такъ не хорошо… Вы знаете, здѣсь сплетня… Пронесутъ — и завтра-же все будетъ извѣстно. Оставьте, Бога ради оставьте… Сядемте лучше… бормотала она и наконецъ вырвалась и стала поодаль, оправляя помятое платье.

— Пусть всѣ смотрятъ… Душа моя чиста… Я хочу благородно… Не боюсь я ни людскихъ пересудъ, ни сплетенъ! съ пафосомъ шепталъ молодой человѣкъ, поднимая съ земли фуражку, которая упала у него во время объятій.

— Вы-то не боитесь сплетенъ, да я-то боюсь… Я дѣвушка… Я должна беречь себя… бормотала дѣвушка, озираясь то на балконъ, то по направленію къ рѣшеткѣ, граничащей садъ съ улицей — Ей Богу… Какъ вы не осторожны…

— И не долженъ быть остороженъ, ежели знаю, что за мной никакой старикъ… то есть никакая старуха не подсматриваетъ.

— Вы все дерзничаете, а между тѣмъ говорите, что любите! вздохнула дѣвушка.

— Не дерзость это, Наденька, а благородное негодованіе, оскорбленіе за васъ, которую я считаю своей святыней. Ну-съ, теперь сядемте и поговоримъ, на что я рѣшился.

Дѣвушка была какъ на иголкахъ.

— Хорошо, сядемте вонъ на той скамейкѣ, но только говорите скорѣе, потому меня дома хватиться могутъ… сказала она.

— Скорѣй я говорить не могу, потому здѣсь программа цѣлой жизни.

— Какой жизни?

— Моей и вашей…

— Петръ Аполонычъ, объ этомъ мы лучше въ другой разъ, ежели вамъ надо долго разговаривать.

— Сегодня надо рѣшить или никогда, потому завтра мы съѣзжаемъ съ дачи, послѣ завтра начнутся классы и надо знать, вносить-ли деньги за ученье или не вносить.

— Да зачѣмъ вамъ бросать ученье?

— Ахъ, неразумная наивность! Наденька! Молю васъ, рѣшимте это дѣло.

— Ну, погодите, я прежде посмотрю, что папенька, маменька и гость дѣлаютъ. Спрячтесь вонъ тамъ за кустами, а я сейчасъ…

Дѣвушка пошла на балконъ, побыла немного въ комнатахъ и вскорѣ вернулась.