Алексей взглянул на Юстина — и он также не был прежним поэтом, верующим в свои песни и будущее: страдание разбило его и склонило к земле. Бледная улыбка мелькала на устах Поддубинца, на глазах показывались слезы, взоры блуждали…

— Ты не забыл нас, — сказал он, — да наградит тебя за это Бог! Садись и прежде всего рассказывай, что случилось с тобой.

— Ничего не знаю и ничего не буду говорить о себе, — отвечал Алексей. — Я приехал посмотреть на вас, а не для того, чтобы сообщать вам печаль свою… В один вечер я лишился чувств и долго пробыл в таком положении, наконец встал, но, как видите, стариком, убитым болезнью…

— Что нового в Карлине? — с беспокойством спросила Поля.

— Уже давно, давно я не был там. Мы разошлись, — прибавил Алексей, потупя голову, — и больше не видимся…

Юстин незаметно удалился, потому что не хотел препятствовать разговору жены, всматривавшейся в Алексея, но не смевшей спрашивать его. Поэт видел, что при нем бедная Поля будет стесняться, и хотел дать ей свободу.

— Говори прямо, говори откровенно! — сказала сирота. — Юстину все известно, я открыла ему тайну. Он знает, кого я люблю, и жалеет меня… Говори об Юлиане.

— Но что я могу сказать о нем? Разве то, что он живет весело и женится…

Поля горько улыбнулась.

— На ком? Разумеется, на богачке?

— На Зени Гиреевич.

— Сказывают, что она хорошая музыкантша?

— Не знаю, не слыхал…

— А как поживает Анна? — спросила Поля, пристально всматриваясь в Алексея. — Как поживает Анна?

— Анна, — отвечал молодой человек, пытаясь скрыть свое волнение, — Анна идет замуж за…

— Альберта? Не правда ли? Я предчувствовала это… Наконец и ее сердце забилось! Она любит!.. Счастливица!

Потом, схватив Дробицкого за руку, Поля произнесла с глубоким волнением:

— Друг! Кто из нас угадает, почему Бог дает одним незаслуженное счастье, а на других посылает непонятные испытания? Пан Атаназий говорит, что все это происходит по законам правосудия… Тайна судеб наших откроется в другом мире… В самом деле, без будущей жизни, дополняющей бедную долю нашу, мы ничего бы не поняли здесь и были бы поставлены в необходимость сойти с ума… умереть с отчаяния… Вижу, что и ты, подобно нам, страдаешь, влачишь за собой тяжкие оковы… Как хотелось бы облегчить их… Взгляни на небо… Когда угаснут призраки молодости, тогда уже ничего нет на этой бедной земле… решительно ничего… Тогда мы видим перед собою огромное кладбище всего святого, прекрасного, любимого нами. Невидимая рука открывает хранящиеся в могилах кости и прахи, и мы поочередно видим в гробах: нашу любовь в белом саване и с зеленым венком… веру в людей, надежду на жизнь, друзей… На каждой могиле цветут невидимые наши лилии для последующих поколений, на каждой читаем ужасное: "Навеки!" и вместо Dies irae только насмешливая улыбка летает над черным кладбищем…

С этими словами Поля вдруг отворотилась, чтобы скрыть свои слезы и бросилась к открытому фортепиано. Ее руки с лихорадочной нетерпеливостью коснулись немых клавишей и с диким восторгом заиграли… известный вальс Штрауса, которому кто-то в насмешку дал название: "Жизнь-танец, танец-жизнь"…

— Не играй, ради Бога, не играй этого! — воскликнул прибежавший с крыльца Юстин. — Ведь ты знаешь, как этот вальс расстраивает тебя… Поля, бесценная Поля!.. Прошу тебя…

Музыка умолкла. Вскоре зажгли огонь — и Юстин остался в комнате, стараясь навести разговор на менее печальные предметы.