Музыка умолкла. Вскоре зажгли огонь — и Юстин остался в комнате, стараясь навести разговор на менее печальные предметы.

Поля молчала, потому что уже все вылила из души своей, равнодушно слушала рассказы Алексея и старалась принять на себя спокойное выражение, так как глаза мужа ни на минуту не сходили с нее. Но, когда и Дробицкий также замолчал, она шепнула ему:

— Говори еще… говори о них больше.

И таким образом, освоившись с собой, излив первую скорбь, старые друзья до глубокой ночи менялись печальными речами. Алексей хотел слушать песни Юстина, спрашивал его о прежних мечтах и планах, но пусто было в груди поэта: теперь наполняли ее только глубокая печаль, испытанный обман и самое искреннее сострадание. Уже ничто не занимало молодого человека, как прежде: ни свет, ни люди, ни природа, ни история. Он забыл все это для угасавшей на его глазах несчастной Поли.

* * *

В Ситкове происходила страшная суета по случаю домогательства Карлинского получить руку Зени. Его услужливость и внимание к родителям и панне с каждым днем выражались очевиднее, а между тем судьба единственного детища чрезвычайно занимала Гиреевичей, желавших для нее самой блистательной партии. Имя Карлинских, их связи, имение, по-видимому, еще огромное и следы величия, так резко бросавшиеся в глаза, все говорило в пользу Юлиана. Несмотря на то, граф Гиреевич колебался: он слышал, что Карлинские обременены долгами, и положительно знал, что они постепенно упадают, что президент был в довольно затруднительном положении, а пан Атаназий еще беднее, потом он боялся, что и Юлиан пойдет по следам своих предков. Графиня прямо держала сторону Карлинских, хотя по словам ее, он и Зени были очень молоды, и притом ей хотелось еще видеть со стороны Юлиана более доказательств чувствительности. Но все эти соображения родителей уничтожались волей избалованной, самовольной и уже занятой прекрасным молодым человеком дочери. Посещение Карлина, важность старинного дома, аристократический прием, следы величия и древности произвели сильное впечатление на Зени: она питала в душе желание быть госпожою местечка и жить в замке. Юлиан также очень понравился ей — и она прямо объявила, что охотно примет его предложение.

Юлиан казался счастливым и составлял планы супружеской жизни. Молодые предполагали немедленно ехать за границу. Зени хотела взять несколько уроков у Тальберга, Листа и Прюдана, потому что серьезно воображала в себе гениальные способности к музыке. Юлиан мечтал о Париже, Неаполе, Швейцарии и минеральных водах, где так хорошо проводят время. Но по временам, заглядывая в глубину своего сердца, нечаянно встречаясь с воспоминаниями о Поле и сравнивая теперешние чувства с теми, какие он питал к бедной девушке, Юлиан не мог обманываться в характере настоящей привязанности. Она была холодная, искусственная и требовала тысячи подкреплений, чтобы существовать долгое время. Без миллионов, без надежды вояжировать, Зени была для него самой обыкновенной девушкой. Единственную прелесть составляла в ней свежесть молодости, что же касается ума и сердца, то Юлиан вовсе не знал о них. Да и кто знает в этом отношении молодую девушку, если она сидит в салоне всегда с матерью, а поговорить с ней наедине можно только отрывочными фразами? Если в вас нет чувства ясновидения, то из чего можете вы заключить, какие неразвитые и спящие семена заключаются в душе девушки? А если еще улыбка увлекает вас, если вы замечаете искру чувства, расположения и внимания к вам, то вы уже ослеплены в полном смысле этого слова!

Впрочем, Юлиан был уверен в своем будущем счастье…

Дядя чрезвычайно радовался такой счастливой перемене в племяннике, обнимал его постоянно крепче, любил сильнее и, одобряя наклонность Юлиана следовать его советам, обещал ему блестящую будущность.

Полковница, как посторонняя свидетельница домогательства Альберта и видов Юлиана, готовилась почти ссориться за детей своих, если бы президент вздумал препятствовать их счастью.