Я подпрыгиваю и бросаюсь к нему.

— Почему вы не пустили вперед мотоциклетный эскорт и не включили сирену с мигалкой?

Он стушевывается.

— Но господин комиссар, господин директор ничего не говорил об этом.

— Тогда снимите ваше кепи и китель, приткнитесь во втором ряду метрах в десяти отсюда и ждите, когда мы выйдем из ресторана в компании шикарного квартета, повязанного веревками (на бантик)!

— Слушсь, гспдин кмссар! — отвечает он тоном жалким, как пук диаретика.

Прошу прощения за проскользнувший «пук», но сегодня ветрено и его уже отнесло порывом.

— Ахилл, — говорю я Старику, — вы у нас воплощение класса, так что войдете первым и закажете у метрдотеля столик на четверых. Сделайте это погромче, словно туговаты на ухо, чтобы наши маленькие протеже ничего не заподозрили. Я появлюсь через несколько минут вместе с Берю и Жанно. Вы закричите: «А вот и они!», как хозяин, обрадованный гостям. Встанете и двинетесь нам навстречу. И тут мы все четверо бросимся к столу злоумышленников.

— Слушаюсь, господин комиссар, — отвечает мой бывший патрон, подчиняясь.

Он поправляет шляпу, вытягивает манжеты и скрывается в дверях ресторана.

Глава XVIII

СХВАТКА

— А, вот и они!

Двулапая строка с отсеченным пальцем.

Но как она подана!

Сколько изысканной грации! Непроизвольной светскости! Чувствуется порода: непринужденность во всем и повсюду.

Ахилл поднимается. Его розетка пламенеет, как стоп-сигнал велосипеда. Если же я когда-нибудь решусь использовать эту миниатюрную дырку в попе сморщенного солнца, то исключительно с практической целью. Обмакнув загодя во флуоресцирующее вещество, прибегну к ее помощи при ночном возвращении домой. Но вообще-то мне больше нравится фонарик.

Зал, в который мы вошли, прямоугольной формы. Четыре потрошителя сейфов сидят у двери, напротив большого корыта с живыми растениями, облицованного красным деревом для пущей элегантности. Они развлекаются закусками. Столик, отведенный Старику, находится на другом конце, неподалеку от туалетных комнат.

Я жду, когда Ахилл присоединится к нам. И тут происходит дурацкое событие. Один из четверых (это должно быть Благочестивый Робер) встает из-за стола и отправляется позвонить: он сообщает это вполголоса своим приятелям.

Я быстро осмысляю ситуевину. Если пеленать троих оставшихся сейчас, парень может воспользоваться дистанцией, которая нас разделяет, и открыть классное родео. Мне совсем не хочется, чтобы он порисовался захватом заложников. Почувствовав себя загнанным, он вполне способен попытать это крайнее средство.

И кто знает, не устроит ли он тут тир?

Другие посетители, люди хорошего положения, как принято называть их в мещанских романах, жрут, обсуждая то и се: как они жрали у Бокюз, у Шапель, и все такое; видели постановку Не выплевывай, все очень вкусно в театре Эдгара; обменяли свой одноглазый автомобиль на слепой; а эти мерзавцы японцы так и будут продолжать экспансию своих промышленных товаров на наши рынки; и не находишь ли ты, что у дядюшки больной вид, с тех пор как его стали крахмалить? Кучи глупостей, чтобы убедить себя в том, что они живые. Что это навсегда. Что подыхают только другие, но так им и надо!

Мои люди ждут.

Я шепчу Берю:

— Вяжешь того, который отходит, но начнем одновременно.

Его Величество восклицает под сурдину, что, уф, он умирает с голоду, и пора бы уже заняться делом.

— Берите Жокея, — указываю я Старому. — Люретт пусть хватает второго недомерка, а я позабочусь о Педро.

Разговоры, шум столовых приборов и челюстей создают размеренный гул. Кстати и к месту вкусно пахнет.