Слава не заставил себя ни просить, ни торопить, сам заторопился на хутор, пошел по селу, не слишком глядя по сторонам, торопился на свиданье, хоть Маруся придет не целоваться, а вязать рожь.

Трава вдоль дороги вся в пыли, а дальше поле желтело и блестело, точно начищенный медный поднос.

Слава пришел на хутор. Филиппыч точил возле амбара косу, Петя с утра обкосил на косилке большую часть поля, скошенная рожь лежала ровными рядами, солнце сушило, надо вязать…

Налетал ветерок, клубил на дороге пыль, исчезал, и пыль припадала… Слава заметил девушек издали: Донька переставляла ноги, как молодая лошадка, длинные ее ноги играли в пыли, она опережала Марусю, приостанавливалась, снова убыстряла шаг, а Маруся шла ровно и прямо, ладна и статна…

Слава сбежал в ложбину.

— А я вас жду, жду…

— Чего ж нас ждать! — задорно откликнулась Донька.

— Только освободилась, — сказала певуче Маруся.

По-хозяйски осмотрела поле — край его спускался в ложбину.

Девушки свернули в поле, встали, скошенная рожь волнистыми рядами лежала по всему золотисто-зеленоватому жнивью. Слава беспомощно посмотрел на рожь, на девушек. А девушки скинули домотканые клетчатые верхние юбки, сложили вместе с принесенными узелками у межи, остались в нижних, холщовых, подоткнули выше коленей, и пошли, пошли, не теряя времени на разговоры. Снопы так и замелькали в их руках. Перевясло — и сноп, перевясло — и сноп…

Из-под горы выехал на косилке Петя, спешил докосить весь клин.

Золотистое жнивье, две сильные и стройные девушки; усталый, упрямый Петя; лошади, лениво отмахивающиеся от слепней, стрекот косилки, окрашенной тусклой киноварью; рыжие снопы, разбросанные по полю…

Чистая поэзия, как поглядеть со стороны, да в том и беда, что глядеть со стороны невозможно.

— А ну, Николаич! — пронзительно закричала Донька. — Давай, помогай, таскай, слаживай крестцы!

Петя спрыгнул с косилки, пошел с краю ставить снопы в крестцы, оглянулся на брата…

Не стоять же сторонним наблюдателем. Слава тоже взялся носить снопы, одной рукой сноп, другой рукой сноп, а их все прибавлялось и прибавлялось.

Тут уж не до мыслей о любви, вообще ни до каких мыслей, знай носи да носи, да не отлынивай, не отставай от Пети, откуда у того сила берется, ходит и ходит по жнивью.

Так Слава и бегал взад-вперед вслед за Петей, покуда его не сморило, и только тогда заметил, что день идет к вечеру, что синие тени бегут по полю и что пора работу кончать.

Солнце пало к горизонту, пахнуло из низины росой, Петя выпряг лошадей, пошел наискось через жнивье.

— Хватит, — сказал Петя с хрипотцой в голосе от усталости и, обращаясь к девушкам, спросил: — Вы как, домой?

— Не…

Донька отрицательно мотнула головой, а Маруся ничего не сказала, посмотрела в лиловое, быстро синеющее небо, и только легкая улыбка шевельнула ее тонкие губы.

— Подвезти вас? — предложил Петя. — Сейчас запрягу…

— Нет, мы здесь переночуем, — сказала наконец и Маруся. — На зорьке встанем и довяжем.

— А я домой, — сказал Петя и растворился в сумраке наступающей ночи.

Девушки смотрели на Славу — в синем сумраке они невесомее, расплывчатее, вот-вот утонут в ночи.

— Где ж вы нас положите? — спросила Донька.

— В избе, что ли? — неуверенно предложил он. — У Филиппыча в сторожке?

— Разве что у Филиппыча, — насмешливо согласилась Донька. — Лучше места не нашел? На то и пришли, чтоб тараканов кормить…

— А в шалаше, в саду? — осенило Славу.