— Валерия Павловна, Вы собрались? По-моему, дождь усиливается, разверзлись хляби небесные! — Антон Михайлович вернулся на кухню, потирая ладони. — На лестнице, и вправду холодно, Ташка. Я порядком озяб. Мама не звонила?

Нет. — Девушка покачала головой. Еще рано. — Одевайся теплее, не выходи налегке. Ты ведь тоже быстро простужаешься, Па!

— Может, Вам и не стоит суетиться, Антон Михайлович? Я дойду сама. Вдруг автобус подойдет быстро? — возразила Валерия Павловна, беря в руки сверток, сильно пахнущий корицей. Она словно грела об него озябшие ладони Вообще, вся она в этот момент напоминала потерянную, замерзшую пичужку, нечаянно залетевшую в чужое, уютное гнездо…

…Когда Антон Михайлович вернулся, Наташа все также сидела на своем месте, у окна, осторожно касаясь пальцами мягкого банта — волана на шторе. Она тихонько теребила его, пристально смотря, как и все слепые, в одну, видимую только ей точку, и думая о чем-то своем, сокровенном, глубоком… Отец, не решившись нарушить ее раздумья, молча подошел к плите, налил себе чашку уже порядком остывшего, но еще греющего заледеневшие ладони, чая.

— Что-то ты долго, Па! Такси не было? — Голос дочери звучал спокойно, чуть глуховато, словно она очнулась от внезапно охватившей ее дремоты.

— Дождь. Все машины идут прямо в парк, — Антон Михайлович, чуть свистя, втянул в себя янтарную жидкость. — Мама не звонила? Уже семь…

— Вечер до восьми. Не беспокойся, у нее обязательно будут провожатые… Что тебе сказала Валерия Павловна?

— Что придет завтра в четыре. У нее с утра репетиция в музыкальном училище. Не то спевка, не то этюды… Провожатые? Это кто же?

— Петр Егорович и Настя Синицыны. Они ей помогали готовить вечер. Да и вообще, ты же знаешь, на маминых вечерах много народу. Даже из других районов приходят.

— Ну, да, я знаю… И этот дипломат с пробором и в очках тоже из другого района…

Девушка насмешливо фыркнула:

— Пап, у тебя этот пробор прозвучал, как «ружьё», будто ты говоришь о каком то бандите… Кстати, почему ты его называешь дипломатом?

— Антон Михайлович смутился.

— Ну, так просто. Я его один раз видел. Весь такой прилизанный. И говорит как то слишком уж правильно. Еще он немного буквы гласные тянет, как будто от заикания в детстве лечился… Не говорит, а песню поет. Странно как то слышать!

— Пап, тогда это не дипломат, а меценат. Олег Борисович Верещагин. Мамин спонсор.

— То есть? — в недоумении протянул Антон Михайлович, поставив чашку на стол.

— Ну, библиотеке же нужен спонсор. Для ремонта, оплаты новых поступлений. Вот они с Варварой Ильиничной и нашли через одну бабушку — читательницу мецената. Из числа дельцов. У него какое-то там свое кафе на проспекте Мира. Но он хочет прослыть благотворителем, меньше платить налоги…

— Это все мама тебе говорила?

— Да. Еще, какую то часть денег они надеются получить от Общества слепых, но там, навряд ли, что-то будет. Они свое районное отделение собираются вообще закрыть, оно не — рентабельное для системы хозрасчета. Слова то такие мудреные, Пап! — Девушка чуть усмехнулась уголками губ. — Холодные. И музыки в них нет совсем. Пустые слова внутри, гулкие, как пещерное эхо!

— Новые веяния, что ты хочешь! — вздохнул Антон Михайлович. — Не успели ничем наполнить еще. — А кем он раньше работал-то, этот меценат?

— Не знаю. Кажется, конструктором на машиностроительном заводе.

— Тогда хороший кусок пирога ему достался, что и говорить.