И тут поднялся Петькин папа. Он был не очень высокий, но широкоплечий и красивый, а сейчас казался выше всех собравшихся. И Петьке представилось, что он в широкополой шляпе из серого фетра, с изогнутым пером, в развевающемся на ветру плаще и при шпаге. И будто какой-нибудь герцог. Очень хороший, справедливый герцог, который заступается за всех добрых и слабых. В папину речь Петька не очень вникала. Пап говорил примерно то же, что тогда маме: и про самозащиту, и про вандализм, и про справедливость. Его хорошо слушали, кивали, но когда он закончил, снова заголосила «А в кубе»:

— Шалаш вам, значит, жалко, а человека… — её палец уткнулся Скрипуну в живот, — живого человека, значит, не жалко?

— Сто-оп! — остановил всех дядя Сева. — Мы уже совсем не туда заехали. Не то дело разбираем, товарищи, собрание-то по поводу чердака.

— Послушайте! — выкрикнул вдруг Сашка. — Ну что вам, жалко, что мы там играем? Этот чердак никому не нужен был. Там только грязь и мусор… Мы всё убрали, вычистили, всё там устроили, а вы нас выгонять. Вы же сами детьми были…

«Ну, „А в кубе“ точно не была. Она родилась такой», — тоскливо подумала Петька.

— Дети не должны проводить свой досуг без строгого контроля со стороны взрослых. Это приводит к девиантному поведению.

После этой фразы над Поляной повисла тишина. Она, как паутинка в лесу, была соткана из множества нитей-звуков: из дыхания споривших людей, из музыки ночных кузнечиков, из лая собаки где-то неподалёку, из шороха шин по асфальту дороги там, за домами, из шелеста листвы. Петька задрала голову и смотрела на небо. Чтобы не расплакаться. Только одно поняла она из мудрёной фразы «А в кубе». Что Хижину им не отдадут.

И вдруг в этой тишине, сотканной из звуков летнего вечера, прозвучал спокойный голос Петькиной бабушки, Арины Аркадьевны Метельской:

— Почему же без взрослых? Я их контролирую. Разве вы не знали, что мы с ребятами организовали детский театр и на чердаке у нас были репетиции? Подтвердите, Антон Владимирович…

— А… Н-да… да, конечно! — немного запинаясь, подтвердил Сумятин и вытер платком свою лысеющую голову, хотя было совсем не жарко.

— Откройте сундук, если хотите, — голосом, полным достоинства, продолжила Арина Аркадьевна, — посмотрите: там наши костюмы и реквизит.

— 2 —

В конце зимы Петька любила приносить домой веточки тополя. Она бережно ставила их в воду и начинала жить ожиданием маленького чуда: недели через две лопались и распускались клейкие светло-зелёные листики. За окном ревели февральские метели, а на Петькином столе начиналась весна.

Точно такая же весна началась в Петькином сердце после бабушкиных слов. Ребята смотрели недоуменно, а Петька сразу всё поняла и возликовала: бабушка решила их выручить. И выручила! Дело сразу приняло другой оборот.

— Да? А что за театр?

— Как же он называется?

— Когда представление-то дадите?

— Вот уж не знал, что мой Лёха в артисты записался!

— Что же вы сразу ничего не сказали?

— Арина Аркадьевна, возьмите к себе моего оболтуса, может быть, поумнеет.

Заинтересовались все. «А в кубе» поджала губы и удалилась, за ней, как свита, проследовали Акимов и Скрипун. А бабушка, попыхивая трубкой, с достоинством отвечала, и Петька поняла, в кого она, Елизавета Петушкова, умеет так спокойно врать:

— Театр так и называется: «Театр Капитанши Арины».

Взрослые смутились, мальчишки хихикнули.

— Что-о?! Вы не знали, что весь двор зовёт меня Капитаншей? Ах… Думали, что я не знаю! Ну… Спектакль покажем через три недели.