Королева отужинала, как обычно, в половине девятого; а королевских покоях царила тишина. Карл II, уже больной в ту пору и хилый, засыпал после еды. Молодая королева должна была ложиться рядом с ним, и если не спала, то обязана была притворяться спящей, — этикет строго предписывал ей даже это.

В течение нескольких дней, предшествовавших вступлению королевы в Мадрид, она неоднократно пыталась путем уловок вынудить главную камеристку и

других придворных дам назвать имя Манчини, но они хранили молчание; Мария Луиза поняла, что у них уже сложилось предвзятое мнение об этой женщине, и потому ее желание познакомиться с Манчини лишь возросло; королева поклялась себе, что и на час не станет откладывать встречу, если ей не помешают обстоятельства.

— Я хочу, чтобы мой народ увидел меня красивой, — говорила королева, — понравиться ему и быть им любимой — мое самое горячее желание!

— Вам придется многое сделать для этого, ваше величество, — ответила г-жа де Терранова, — испанцы не жалуют французов.

— Так надо было оставить меня во Франции, я была бы вполне довольна!

Королеву постоянно осыпали подобными «любезностями». Если не считать короля, герцога де Асторга и карлика, она, хотя повсюду и сталкивалась с уважительным к себе отношением, при этом ловила обращенные на нее враждебные взгляды. Ей кланялись до земли, но, казалось, готовы были укусить ее. Королева примирилась с этим и в обществе тех, кто ее любил, даже смеялась над своими недоброжелателями, добавляя с решительным видом, что заставит этих гордых испанцев изменить свое мнение о ней.

Когда Мария Луиза была готова, за ней явилась торжественная процессия. Во дворе замка ее ожидал королевский кортеж. На ее величестве был неописуемо роскошный наряд: бесчисленные бриллианты, драгоценные камни, жемчуга и расшитые золотом кружева; в лучах солнца платье сверкало так, что больно было смотреть на него. На голове королевы красовалась испанская шляпа,

украшенная перьями, а под ней, точнее вокруг нее, — диадема, усыпанная бриллиантами.

Мария Луиза села на белого иноходца, покрытого праздничным убранством, который почти не уступал в роскоши наряду королевы. Четыре придворные дамы держали над ее головой бархатный балдахин, подбитый золотым сукном и расшитый жемчугом. Впереди шагали двенадцать грандов, облаченных в великолепнейшие одежды, а по бокам ехали герцогиня де Терранова и герцог де Асторга, прекрасный, как Деифоб, сверкающий драгоценностями; он правил великолепным испанским жеребцом, удерживая его, казалось, на ниточке, хотя уздечка и попона животного были покрыты белой пеной.

Позади королевы и грандов шла большая процессия придворных в великолепных парадных одеждах, правда плохо подогнанных по фигуре, как предписывала мода этой страны, где много богатства, но полностью отсутствует элегантность. Невозможно было не восхищаться грацией и величием королевы; она приветствовала народ, стоявший по обеим сторонам дороги, улыбалась, обнажая жемчужные зубы и бросая взгляды прекрасных глаз на радушную толпу; она, очевидно, надеялась завоевать любовь своих подданных, и ей это удалось в первый же день.

Со всех сторон слышалось:

— В конце концов, в ее жилах течет испанская кровь: ее бабка, королева Анна, была дочерью и сестрой наших королей.

Испанцы предпочли придерживаться таких взглядов и оставались верны им в течение всей жизни их повелительницы: ее очарование они приписали испанской крови и королеве Анне, которая и в самом деле была испанкой.

Наконец, Мария Луиза прибыла во дворец; целование ее руки длилось более четырех часов.