|
Эту сказку про Кощея и его подземные палаты придумал наш отец. Сначала пустил слух, будто Прияна умерла и ее похоронили в могиле бабки Рагноры – он так пытался заманить меня обратно домой. И заманил. А по правде сестра была жива и здорова, а вместо нее в могилу положили какую-то девочку из челяди проезжей. Приянку просто не выпускали из дома, а всем рассказывали, что она, дескать, захворала и умерла. А когда я объявилась, отец всем поведал, что я, мол, ходила за сестрой на тот свет. Потому я сперва исчезла, потом вернулась – молодуха, но без мужа. А сестра опять вот жива-здорова.
– Ловко придумал! – хмыкнул Хакон, отпивая из горшочка. Он и раньше подозревал, что в этой саге об умершей и воскресшей Прияне больше бабьих домыслов, чем правды. А теперь выяснил, что бабы-то здесь ни при чем. – Ловко-то ловко. Зато девку на всю жизнь ославил… будто она мертвая среди живых. И не спросишь с него теперь. Да и как нам род опозорить – отца родного лжецом выставить. И так ему досталось, пусть уж в Валгалле пирует спокойно… Ведома вздохнула. Между нею и покойным Сверкером никогда не водилось горячей любви, а восемь лет назад они на какое-то время стали врагами. Но судьба смилостивилась над Ведомой, а смерть поневоле примирила молодую женщину с отцом. Однако кое-какие последствия тогдашних событий сказывались и сейчас, и она не видела способа от них избавиться. – Вы не говорите здесь об этом, – попросила она Хакона и его жену. – Но когда будешь весной посылать людей в Киев, пусть они передадут Эльге и Святославу: Прияна вовсе не умирала. Она такая же живая, как любая девка. Я поклянусь чем угодно. Жаль, из отцовой дружины не осталось никого – они могли бы подтвердить, что клали в бабкину могилу вовсе не Прияну. Но наших хирдманов уже нет. Ведома вздохнула. Дружина Сверкера, возле которой она выросла, полегла в сражениях с киевлянами, а оставшиеся разошлись по белу свету в поисках более удачливых вождей. Больше не было рядом тех людей – Гери, Дагмунда, Арни Брюхо, – которые мрачным утром поздней осени увидели ее, Ведому, сидящую на погребальном поле над могилой Рагноры и в горести зовущую свою маленькую сестру. Сказ о Ведоме, три года прожившей в женах у Кощея, знали и любили в округе. Былое стало преданием, и всего-то восемь лет спустя сделалось почти невозможно различить правду и вымысел, вольный и невольный. – Но постой. – Хакон вдруг нахмурился. – Ты говоришь, твоя сестра не умирала. Но ведь известно, что она знает будущее и вынесла это знание с того света. Выходит, она… выдумывает? – Вовсе нет! – горячо возразила Ведома. – Она ничего не выдумывает. Но это у нее не от Кощея. Она – внучка нашей бабки Рагноры. Бабка мало чему успела Прияну научить, но ей досталось кое-что другое… Ах! – Ведома заломила руки, не зная, как это объяснить. – Мне сдается… духи тоже верят, что Прияна ближе к ним, чем другие живые! Но скажи мне, – она пристально посмотрела на Хакона, – разве для княгини это так уж плохо? Твоя мать, дроттнинг Сванхейд, тоже умела говорить с духами! – И она когда-то одобрила это обручение! – подхватил Хакон. – Я и об этом напомню Эльге. Наша мать никогда не ошибалась. Эльге придется признать это: ведь именно по воле нашей матери Святослав единолично владеет всем, что раздобыли его предки. А я, брат его отца, собираю для него дань с кривичей…
– Совсем наш князь расхворался, – сказал Ведоме Оки, Хаконов оружник. Он когда-то приехал с молодым еще Хаконом сыном Ульва из Волховца и всю жизнь называл его князем. – Дрожит, как на морозе, а сам горячий, будто горшок в печи. Опять прихватило… – Сейчас приду, – кивнула Ведома и устремилась к большому ларю, где хранила разнообразные лечебные травы. |
