— О, я, я, натюрлих, — радостно осклабился Иоганн Вольфгангович, поднимаясь из-за стола. — Правда, тут заслуга не так моя, как переводчика, который перевел это стихотворение на ваш язык. — И поэт, извлеча из-под салфетки листок бумаги, торжественно зачитал:

Иоганн Вольфгангович немного замялся, стараясь прочесть неясно написанное слово:

— Подохнешь… Нет, тут что-то другое.

— Отдохнешь и ты, — неожиданно для самого себя подсказал Перси. Иоганн Вольфгангович глянул на пажа с благодарностью:

— О, да-да-да, так и написано: «Отдохнешь и ты». Просто я не есть смог разобрать.

— По-моему, стихи удивительные, — высказал суждение король Александр. Давно я не получал такого поэтического наслаждения. Жаль, что мы должны довольствоваться переводом и не можем в полной мере насладиться подлинником… Кстати сказать, я давно не слышал новых творений нашего уважаемого друга господина Ал-Каши. — Король отыскал взглядом поэта, который по обыкновению сидел в отдаленном углу стола, куда почти не достигал свет канделябров.

Ал-Каши послушно поднялся и без предисловий зачитал:

Прочтя это четверостишие, последователь Омара Хайяма смущенно опустился на место. Король радовался, как дитя:

— Ну вот видите, друзья мои, какой у нас получился замечательный поэтический вечер! Все так хорошо, красиво и без взаимного «поедания»…

А Надя думала о том, что что-то тут не так. Это было то неприятное состояние, какое бывает у человека, который, выходя из дома, чувствует, что забыл что-то очень необходимое, но никак не может вспомнить, что же именно. И, как правило, вспоминает об этом весьма далеко от дома, когда вернуться уже нет возможности.

Вот с этим-то ощущением Чаликова и отправилась к себе в комнату, когда поэтический ужин наконец-то завершился.

Дубов, Беовульф и Грендель кружили по мрачным коридорам и все больше поддавались отчаянию — огонек в масляной лампе становился все тоньше и грозил вскоре совсем погаснуть, оставив путников в кромешной тьме затхлого каменного подземелья.

— Погодите, друзья мои, — сказал Василий, остановившись у очередной развилки, — давайте немного подумаем, а то мы просто бегаем по кругу безо всякого толка. Кажется, в этом месте мы уже в третий раз. A может, и не в этом…

— Пропадем, — безнадежно махнул рукой Грендель.

— Выкарабкаемся, — оптимистично возразил Беовульф, хотя прежней самоуверенности в его голосе не чувствовалось.

— Я так полагаю, что во всем виновата развилка, которой мы не заметили, когда пробирались на конюшню, — вслух размышлял Дубов. — Другой проход как бы вливался в тот, по которому мы шли, и тогда мы просто не обратили на него внимания. То же самое обратно — должно быть, мы освещали только одну стену и сами не заметили, как попали в другой тоннель. A потом, когда начались все эти ходы-переходы, то вместо того чтобы сразу вернуться назад, принялись по ним плутать. Вот и заблудились окончательно.

— И что же нам делать? — отчаянно провыл Грендель.

— Думать, разумеется! — заявил Василий. — Судя по всему, далеко уйти мы не могли — где-то здесь должны быть другие выходы в кремль.

— Только этого еще не хватало! — прогудел Беовульф. — Вы же видели, что там творится. В кремле то есть.

— A иначе мы тут просто задохнемся, — тихо промолвил Грендель.

— Уверен, что все эти ходы-переходы здесь не просто так, для красоты, продолжал Дубов, — но каждый ведет в какую-то часть замка.