На фоне этих страстей позиции Ханфштенгля выглядели не так слабее, как уязвимее. Изначально было понятно, что опека, пусть и в самой завуалированной форме дружеских подсказок что, когда и как надевать, что, когда и как есть, что, когда и как говорить не может не начать Гитлера тяготить даже и при всём его к Ханфштенглю расположении, а между тем у Ханфштенгля была сверхзадача - он на протяжении нескольких лет пытался показать Гитлеру реальность во всей её полноте. Однако, уже после войны, Ханфштенгль сетовал, что ему так и не удалось преодолеть "провинциализм" Гитлера, который отказывался "видеть" картину мира всю, целиком, упорно цепляясь за тот её фрагмент, который был доступен его воображению, хотя, справедливости ради, следует сказать, что тот же провинциализм не помешал Гитлеру включить в Mein Kampf несколько геополитических идей, донесённых до него Ханфштанглем. Как бы то ни было, но, по мнению Ханфштенгля, Гитлер так и не сумел стать "глобальным" игроком, что во многом и предопределило судьбу Германии в период Второй Мировой Войны.

То, что Ханфштенгль понимал всё правильно и вообще "смотрел" в нужном, "сущностно необходимом" при госстроительстве направлении можно понять из следующего эпизода - как-то в собравшейся в доме Генриха Хоффмана (личного фотографа Гитлера, у которого, между прочим, работала Ева Браун, с которой через Хоффмана Гитлер и познакомился) дружеской компании, где присутствовал и ещё не ставший "Гитлером" Гитлер, между Хоффманом и Ханфштенглем как людьми творческими завязался творческий же разговор о воздействии искусства на массы. И Ханфштенгль, который, если вы ещё не забыли, был членом Гарвардского футбольного клуба, подкрепляя свои аргументы доводом, присел к пианино и наиграл какой-то из сочинённых Джоном Филиппом Соузой маршей. А потом на доступном аудитории языке объяснил, что такое американский футбол (в футбольном сезоне 1906 года в США на поле по ходу матчей было убито 19 игроков, после чего президент Теодор Рузвельт пригрозил, что он вообще запретит футбол, если не будут выработаны правила, призванные хоть как-то игру "смягчить"), зачем нужны чирлидерши, зачем духовой оркестр, зачем сочиняются университетские гимны и каким образом музыкой вызывается близкий к истерии энтузиазм зрителей. Выкрикивая под аккомпанемент пиано "Гарвард, Гарвард, ра, ра, ра!", Ханфштенгль изобразил рёв болельщиков на трибунах, а потом, импровизируя, показал как можно совместить марш и какую-нибудь народную немецкую мелодию и вызвать в слушателях ничем не отличающиеся от болельщицких чувства. В этом месте Гитлер вскочил с места, упёр в бок одну из рук баранкой и, подражая тамбурмажору, замаршировал по комнате, восклицая: "Да, Ханфштенгль, да! Это именно то, что необходимо нашему движению!"

В своих воспоминаниях Ханфштенгль пишет, что, вообще-то, это он должен нести ответственность за ставшее известным всему миру Sieg Heil! Sieg Heil! представляющее собою всего лишь переделанную на немецкий лад речёвку гарвардских футбольных болельщиков, подстёгивающих с трибун свою команду тысячеголосым скандированием Har-vard! Har-vard!

И Гитлер, пусть и не сумев вырваться за пределы отпущенного ему воображения, понял то, что очень многие не понимают даже и сегодня - проговариваемые словами мысли и звуки, вырывающиеся из под пальцев человека, подобного вот этому вот "пианисту Гитлера": …

…представляют собою куда более могущественное оружие, чем всё то, что могут предложить государству изобретающие "железо" оружейные конструкторы.