– Это не ответ на вопрос. Ты ведь пойдешь дальше, да?

– Да.

– До самого конца?

– Да. До самого конца.

– Что бы ни случилось. – Эдди смотрел на стрелка с любовью, и ненавистью, и всей тоскливой нежностью того, кто безнадежно, бессильно и беспомощно тянется к мыслям, воле и желаниям другого человека.

Деревья застонали под ветром.

– Ты говоришь, как Генри. – Эдди и сам заплакал. Он не хотел плакать. Он терпеть не мог плакать. – У него тоже была башня, только не темная. Помнишь, я рассказывал тебе про башню Генри? Мы были братьями и, наверное, стрелками. У нас была эта Белая Башня, и он попросил меня пойти к ней вместе с ним – попросил, как мог, больше он никак не мог попросить – ну, вот я и впрягся, он же был моим братом, сечешь? Надо сказать, мы-таки добрались туда. Нашли Белую Башню. Но это был яд. Она убила Генри. И убила бы меня. Ты же меня видел. Ты мне не только жизнь спас. Подымай выше. Ты спас мою блядскую душу.

Эдди обнял Роланда и чмокнул в щеку. Почувствовал вкус его слез.

– Так что? Опять впрягаться? Вперед, к новой встрече с тем человеком?

Стрелок не проронил ни слова.

– Я хочу сказать, мы мало кого видели, но я знаю, что все еще впереди. Замешана тут Башня или нет, без человека тоже не обошлось. Ты ждешь человека, потому что должен встретить человека, и, в конце концов, кто платит, тот и заказывает музыку, а может, музыку заказывает не тот, у кого бабки, а тот, у кого пули. Ну, так как? Впрягаемся? Топаем встречаться с этим типом? Потому как ежели это будет новый отыгрыш все того же говнопада с громом и молнией, лучше бы вы оставили меня омарам. – Эдди посмотрел на Роланда обведенными темными кругами глазами. – Я грязно жил, мужик. Если я чего и понял, так это то, что не хочу грязно умереть.

– Это не одно и то же.

– Нет? Ты мне будешь рассказывать, будто сам не на крючке?

Роланд не ответил.

– А кто ввалится сквозь какую-нибудь волшебную дверь, чтоб спасти тебя, мужик? Знаешь? Я-то знаю. Никто. Ты вытащил сюда все, что мог. Единственное, что ты теперь сможешь вытаскивать – это свою блядскую пушку, больше-то у тебя ни хера не осталось. В точности как у Балазара.

Роланд молчал.

– Хочешь знать, чему только и пришлось учить меня брату? – Голос Эдди прерывался и был хриплым от слез.

– Да, – сказал стрелок. Он подался вперед, напряженно глядя Эдди в глаза.

– Он учил меня: если ты убиваешь то, что любишь – ты обречен.

– Я уже обречен, – невозмутимо отозвался Роланд. – Но, возможно, даже обреченный может спастись.

– Ты хочешь угробить нас всех?

Роланд ничего не сказал.

Эдди схватил Роланда за лохмотья рубашки.

– Ты хочешь угробить ее?

– Со временем все мы умираем, – сказал стрелок. – Мир сдвинулся с места – но движется не только он. – Роланд посмотрел прямо на Эдди; выцветшие голубые глаза в слабом красноватом свете казались почти серо-синими. – Но мы будем великолепны. – Он помолчал. – Мы получим не только мир, Эдди. Я не стал бы рисковать ни тобой, ни ею, я не позволил бы погибнуть мальчику, если бы за этим не крылось нечто большее.

– Ты про что?

– Про все сущее, – спокойно сказал стрелок. – Мы пойдем туда, Эдди. Мы будем драться. Нам достанется. Но в конечном итоге мы выстоим.

Теперь уже промолчал Эдди. Он не мог придумать, что же сказать.