— Вот блин, — выдохнул Толик.

— Это кто? — спросили нас.

— Музыканты, — ответили за нас.

— Это к гримерам, — сказали нам, и мы пошли в угол стола.

— Будете играть негров, — сказала женщина, что нашла нас на Кузнецком мосту. Это была толстая женщина из самого шоколадного солярия, на её шее, руках и ногах звенели золотые кольца. Она была гигантская, шумная и праздничная, как богиня плодородия в засушливой сельве.

— А пожрать нам дадут? — спросил Толик. Он озирался с лицом арестованного пролетария накануне Великой Октябрьской.

— Позже, — женщина скользнула по нему взглядом. — Двести долларов вас устроят? — сказала утвердительно Роме-Джа. — Очень хорошо, что у вас это, — кивнула на дрэды. — Ему бы тоже такие не помешали, — Толику.

— Я сбрил вчера, — буркнул он.

— Костюмы вам дадут. — Она оглядела меня. — Ей такое же сделать — на волосы — можно, — закончила с паузой. — Танцевать будешь? — Я мотнула головой. — Всю одеть, — постановила она.

Рому уже замазывали коричневой краской.

— Это случайно не дерьмо? — деликатно поинтересовался Толик, понюхал баночку и со вздохом закрыл глаза. — Ладно, чего не сделаешь ради бабок.

— Чтобы было такое, нужен парафин, — кивнула я на дрэды. — Но я не дамся, меня с основной работы уволят.

Гримёрша кивнула и стала заплетать на моей стрижке «под мальчика» тысячу и одну косичку. Мне дали зелёную хламиду из льна и покрасили почти чёрным. В косичках были разноцветные ленточки. Руки измазали до локтей и просили не поднимать, иначе свободные рукава хламиды свалятся на плечи. В зеркале отразился обгоревший ёжик.

— Гоу, растаманас, гоу, — скомандовал Толик, страшный, будто террорист, и мы пошли из комнаты в зал, обвесившись тамтамами. Мы не знали, что с нами будет, и руки у меня вспотели. Только Рома-Джа был спокоен, и его рыжие дрэды по-над крашеным лбом качались в такт игравшей в нём музыке.

Мы сели на пол в зале — комнате для приёма гостей — и стали играть. Мы играли привычно хорошо и потихоньку оглядывались. Зал был украшен под хижину в сельве — хижину вождя всех африканских племён, давно продавшего половину своих подданных в рабство. На полу стояли деревянные статуэтки слонов и жирафов, на стенах висели ритуальные маски. Всё это было крашено жирными африканскими красками. Диван и пол был устелен чем-то, что имитировало солому. Мы сидели под настоящей пальмой в кадке. Слушали нас те самые худенькие девочки.

Мы играли и ничего не происходило. Девочки зевали, кидали в свои рты виноградины и кусочки фруктов, строчили смс, болтали. Они сначала казались мне непонятными, потом я к ним привыкла — обычные девчонки, тоже, поди, где-то учатся. Одна мне даже понравилась. Она была сама невысокая и почти без загара. У неё были большие глаза и маленький ротик с таким особым, чуть хищным прикусом, от которого она немного картавила. Она подрагивала ножкой в такт нашим ритмам, у неё были босые пальчики, а тонкая лямочка от подошвы обвивала худую щиколотку, и белый каблучок, как зуб-амулет, качался ритмично на уровне моего лица. Мы с ней улыбались и кивали друг другу. Я совсем успокоилась и поняла, что девочки тут такая же мебель, красивые экзотические штучки, как мы. Только неясно, для кого всё это. Зрителей не видно было.