Первые несколько лет после возвращения в Лондон Джек почти ничем другим не занимался. И, как стало ясно со временем, поступил правильно. Франция терпела поражение в Войне за Испанское наследство; герцог Мальборо и принц Евгений одерживали победу за победой. Будьте покойны, в те дни Людовик слал Джеку очень мало золота. Тот превратился бы в обычного бродягу и утратил свою ценность в глазах французского короля, если бы не доходы Ист-Лондонской компании. А так Джек процветал даже в худшую для Людовика пору. К тому времени, как Мальборо разбил французов при Рамийе и все ждали, что теперь он нанесёт удар в самое сердце Франции, Джек сделал мистера Нокмилдауна величайшим скупщиком краденого в христианском мире, королём пиратов, способным принять в свои склады содержимое целого захваченного корабля и ещё до отлива загрузить его по фальшборты воровской добычей. Ист-Лондонская компания стала фундаментом, на котором Джек принялся возводить своё чёрное здание. Лишь в последние годы оно выросло настолько, чтобы привлечь внимание таких людей, как вы, но не сомневайтесь — строительство началось много раньше.

Тут Анри Арланк замолчал, чтобы обвести взглядом собравшихся за столом. Он поочерёдно заглянул в глаза каждому из членов Клуба, прежде чем остановиться на Шоне Партри, сидевшем ближе всех, после чего прикрыл веки и потупился, выказывая поимщику больше почтения, нежели кому-либо ещё, включая сэра Исаака. Возможно, это объяснялось тем простым фактом, что Партри держал ключи от наручников на руках Арланка и кандалов на его ногах. Арланк поднял руки от колен, на что потребовалось некоторое усилие, поскольку их соединяла двадцатифунтовая цепь, и обнял ладонями кружку с горячим шоколадом, принесённую его женой.

Миссис Арланк пришла в ужас, однако ничуть не удивилась, когда на только что начавшееся заседание клуба ворвался Шон Партри и в качестве первого пункта повестки дня заковал её мужа в цепи. Пленник, напротив, выказал крайнее изумление, но, когда оно схлынуло, больше не проявлял сильных чувств и, судя по всему, воспринял крах своей жизни с истинно гугенотским фатализмом. Казалось, он даже испытывает некоторое облегчение.

— Объясните клубу, как вы стали приспешником Джека Шафто, — потребовал сэр Исаак. — Говорите медленно и чётко, чтобы каждое слово могло быть записано.

Вместо Арланка, который раньше исполнял обязанности секретаря, они пригласили писаря из Темпла, и тот, бешено строча пером, стенографировал всё сказанное.

— Хорошо. Вы наверняка наслышаны о жестоких гонениях на французских кальвинистов после отмены Нантского эдикта в 1685 году, так что не буду вас утомлять. Скажу лишь, что мой отец попал под драгонаду, затем на галеры, но ещё раньше успел вывезти меня и Кальвина на другую сторону Ла-Манша — в бочках, как селёдку. Позже галера, на которой мой отец был гребцом, погибла в бою с голландцами.

— Но это наверняка случилось не раньше, через несколько лет после отмены эдикта, — вставил господин Кикин, большой любитель истории.

— Да, сэр, — отвечал Арланк. — Считается, что война началась в 1688-м, когда Людовик вторгся в Пфальц, а Вильгельм заполучил Англию.

— Мы предпочитаем говорить, что это Англия заполучила Вильгельма, — поправил Орни.

— Как вам угодно, сударь. Бой, в котором потопили галеру моего отца, произошёл во время той самой войны летом 1690-го неподалёку от Крита.