|
Иногда и среди людей такое случается: живут себе поврозь два обычных человека — и все вроде нормально, а соединились они вместе, искра попала и тут черт те что натворить могут. Воюют еще люди много. Дня, пожалуй, не проходит, чтобы где‑то на земле в кого‑то не стреляли. Завтра двадцать шесть лет будет, как война началась. Мне тогда еще четырех не было. Сколько мать с нами намучилась, елки‑палки. А отец совсем молодой мужик был, когда умер: от ран оправиться не мог, а тут еще туберкулез его согнул. Был бы жив отец, мы бы с Васьком, наверное, институты уже окончили. Сына заводить надо…
Я выглянул в окно. На доме напротив четко светился номерной знак: «Трудовая улица, дом 7». Остановил машину, потянулся: — Ну, вот и приехали, ребята, на вашу Трудовую… Пассажир мой справа посмотрел на меня, и глаза у него были совсем шальные от усталости — круглые, без блеска. И я почувствовал, как сам устал за день. И очень сильно есть хотелось. Ладно, через час уже буду дома. И документы сегодня не завез в техникум. Ведь мог же — двадцать восемь поездок было за день, всю Москву исколесил, мог завернуть. Мать будет шептать: «Зина сердится…» Я засмеялся: — Ох, намотался чего‑то сегодня! Как‑никак, двадцать восьмая ездка за день. Хотел домой заскочить часиков в семь — пообедать, да вот закрутился и не успел. Есть очень охота. Я взглянул на таксометр, а он себе выстукивает: тики‑тики‑тики‑так. Пять рублей семьдесят четыре копейки. Взялся за ручку счетчика, чтобы выключить, но парнишка рядом со мной вдруг сказал сорвавшимся голосом: — Постой! Я удивился и посмотрел на него. Стал он какой‑то взъерошенный, испуганный и злой. Я захотел…
Альбинас Юронис
— Сейчас налево, — сказал я. Я знал, что налево нет поворота. Но я думал, что таксист этого в темноте не заметит. По всему переулку слева не горели фонари. И все‑таки подальше от дома. Я вообще не понимал, зачем Володька тащит его прямо к дому, но спорить с ним сейчас уже было поздно. Да и опасно. Он чего‑то здорово сник, наверное боится сильно. Не надо было сажать его вперед. Нервный он, все испортить может. А назад все равно уже дороги нет — на счетчике пять с полтиной. Этот таксист — даром что веселый парень, знаю я таких. На глотку его не возьмешь. Такие вот веселые, они легко не пугаются. — Да ты что, друг! Здесь же «кирпич» — проезд закрыт, — сказал таксист. Он как‑то смешно прикар‑тавливал, как маленький. Но водил машину он здорово. — Объедем через следующий квартал. Ну что ж, дороги назад все равно нет. Этот картавый таксист обязательно привезет нас в милицию, если Володька испугается. А там уж обязательно всплывет Паневежис. Деньги нужно взять сегодня. Я наклонился вперед, положил подбородок на спинку сиденья и сказал: — Тогда давай направо… У него на «Волге» был хороший движок. Она с места принимала на всю катушку. Только улица эта правая, Рабочая она называется, была перегорожена. Я знал об этом еще с утра, когда ходил за водкой, и все осматривался тут. Таксист ругнулся и остановил машину. Фары хорошо освещали улицу. Никого не было видно, только в самом конце гулял с собакой какой‑то пижон. До ближайшего фонаря метров пятьдесят. — Может, тут выйдем? — сказал я, прижимая локтем Володьке руку. — Ведь здесь рядом… Но Володька отодвинул руку и отвернулся к окну: — Нет. Устал я. В крайнем случае объедем. — Как хотите, — пожал плечами таксист. — Я тогда выйду посмотрю. — Давай, — кивнул я. Таксист хлопнул дверью. — Ты что, сдрейфил? — сказал я Володьке. — Ты куда его везешь? — К дому! — рванулся, прямо бросился на меня Володька. |
