Коварство и жестокая расчётливость – вот что было нутром этих самых Борджиа. Курицын, будучи сторонником сближения с европейскими странами, а не «византийского пути», понимал, что в Европе тоже много… всякого. Понимал, но всё равно считал это лучшим путём из возможных. Для того, чтобы вновь и вновь убеждаться в том, хватало посмотреть на Софью Палеолог и тех, кто её поддерживал. Да и сам его друг детства, ныне царь русский, менялся год от года, да к тому же не в лучшую сторону. Смотреть за жестокой сварой собственной семьи и с ледяным спокойствием ждать, кто победит, чтобы затем едва ли не собственными руками подписать указы о казни невезучих, оказавшихся более слабыми. Такого он принять не мог, хотя понимал хорошо. А ещё осознавал, что это как раз в обычаях Орды, Казанского ханства, Османской империи, сгинувшей уже Византии. Не тот пример, которому хотелось следовать, совсем не тот!

Лучше уж европейское коварство с жестокостью! Они хотя бы чем-то ограничены, особенно после новых веяний, что подули со стороны Рима и итальянского королевства. Там как раз дали укорот тем же доминиканцам-инквизиторам, запретили им сжигать на кострах «ведьм» и «еретиков». Да, случился раскол, но опыт десятков лет подсказывал дьяку, что Рим это даже теперь не ослабило. А в дальнейшем Авиньон канет в небытие как центр веры, вновь превратится в обычный французский город.

Выбор давно был сделан. Оттого он лишь грустно вздыхал, понимая, что именно принесёт с собой хитрый ход итальянского посла. Через третьи уста намекнуть Софье Палеолог о том, что совсем скоро государь начнёт хватать и заковывать в железа тех боярских детей, на которых царица рассчитывала как на поставщиков воев на всякий случай. А затем и на некоторых поддерживающих её епископов гнев царский обрушится, потому как связь с отравителями из числа доминиканских монахов, да к тому же итальянцев, да после случившегося пяток лет тому назад… Софью можно было считать подловатой, хитрой, жестокой, готовой на всё, но ещё и умной, умеющей оценивать приближающуюся к ней и детям опасность. Вот ей и предоставили возможность оценить, понять и испугаться. Вдобавок же намекнули, что поддерживающие Волошанку Патрикеевы сумели найти вроде давно обрубленные верёвочки, ведущие от Леона Венецианца к близким к ней людям. Да и её старший брат слишком развязал язык, пребывая при европейских дворах.

И едва люди государя показались близ Гусева и Щавьи-Скрябина… Только показались, ещё даже не намереваясь хватать и заковывать в железа! Зато исчезли несколько более мелких людишек. Исчезли словно в никуда, тихо и за одну ночь. Ну а то, что к этому были причастны не люди Товаркова, а убийцы из числа состоящих при итальянском после… Тайно сработали, тайной сие и осталось. Этого хватило Софье, уже опасающейся каждой тени, видящей в любом ночном кошмаре угрозы в настоящем мире.

Бегство! Не простое, хорошо подготовленное заранее, ведь Палеолог понимала, что дело могло кончиться именно так. Потому и уделяла столь весомое внимание Белоозеру и находящейся там тайной казне царства.

Всё было продумано царицей загодя, оставалось лишь отдать необходимые приказы. Кому? Как находящимся близ Белоозера, чтобы те готовились к встрече сильного отряда, целью которого был захват царской казны, так и другим людям. Очень многим, находящимся в столице и нужных для скрытия истинных целей действий Софьи.  Иным, располагавшимся в малых и не очень городах по пути в Литву. Именно в Литву, ведь женой великого князя Литовского, Александра Ягеллончика, была её родная дочь Едена. Да, свадьба случилась совсем недавно, но тем оно и лучше было.  К тому же чтобы Ягеллончик да выдал кого-нибудьИвану III... Подобное было почти невозможным из-за очень плохих отношений меж Литвой и Русским царством.

Курицын и Патрикеевы были в восторге от узнанных, пусть и довольно смутно, намерений Софьи, желая перехватить как захват казны, так и бегство, но… Вновь ядовитая мудрость рода Борджиа, поддержанная матерью царевича Дмитрия, Еленой Волошанкой.