Наверное, на свете не существовало еще клуба, члены которого демонстрировали бы такую сплоченность и верность клятве. В отличие от обеспеченных юношей Мэйфера, ни у кого из нас не было своего дома или близкого человека, ждавшего нашего возвращения из Дворца полуночи. Кроме того, в отличие от заслуженных институтов взаимопомощи для выпускников Кембриджа, общество «Чоубар» принимало в свои ряды женщин.

Поэтому я, пожалуй, начну с первой женщины, приносившей клятву как член-основатель общества «Чоубар». Правда, в момент торжественной церемонии никто из нас (включая упомянутую даму девяти лет от роду) не воспринимал ее как женщину. Нашу подругу звали Изобель, и, по ее собственным уверениям, она была рождена для сцены. Изобель мечтала стать преемницей Сары Бернар, повергая в экстаз зрителей от Бродвея до Шефстбери, а также отобрать хлеб у примадонн зарождавшейся киноиндустрии в Голливуде и Бомбее. Изобель собирала газетные вырезки и театральные программки, а также писала собственные пьесы («монодрамы», как она их называла) и с большим успехом разыгрывала перед нами свои спектакли. Замечательные монологи она писала от лица роковой женщины на грани падения. Помимо своеобразного драматического дарования, Изобель была наделена самым острым умом в компании, кроме, возможно Бена.

Однако самые быстрые ноги принадлежали Рошану. Никто не бегал так, как Рошан, выросший на улицах Калькутты под крылышком воров, попрошаек и прочей фауны, расплодившейся в джунглях нищеты, каковыми являлись городские кварталы, протянувшиеся с востока на юг. Томас Картер привел Рошана в приют Св. Патрика, когда тому исполнилось восемь лет. После череды побегов и возвращений Рошан решил остаться с нами. В числе его дарований значился и талант к слесарному делу. Не было на свете замка, способного устоять перед его мастерством.

Я уже упоминал о Сирахе, специалисте по домам с привидениями. Сирах, невзирая на астму, тщедушное тело и слабое здоровье, обладал энциклопедической памятью, особенно когда дело касалось таинственных и мрачных легенд города, которых он знал сотни. Когда наступало время фантастических историй, которые скрашивали наши ночные посиделки, Сирах выступал документалистом, а Бен — сказочником. В истории города не существовало ни одного страшного события или предания, которое ускользнуло бы от внимания, анализа и архива Сираха — начиная от призрачного всадника Гастингс-Хауса, вплоть до духа мятежного вождя восстания 1857, включая леденящую кровь историю о «Черной дыре Калькутты», где задохнулись за одну ночь больше ста человек, плененных после взятия осажденного Форт-Уильяма. Следует отметить, что остальные ребята с восторгом относились к способностям и увлечению Сираха. К своему несчастью, Сирах питал пылкую любовь (на грани помешательства) к Изобель. Каждые полгода его предложения пожениться когда-нибудь (которые девочка неизменно отклоняла) вызывали в нашей компании бурю романтических разговоров и приступ астмы у несчастного отвергнутого влюбленного.

Симпатии Изобель принадлежали исключительно Майклу, высокому, худощавому и молчаливому юноше, который имел обыкновение впадать в затяжную меланхолию без видимой причины. Он обладал сомнительной привилегией знать и помнить родителей, утонувших во время крушения в дельте Ганга, когда перевернулся перегруженный баркас. Майкл мало говорил и умел слушать. Узнать, о чем он думает, можно было единственным способом: просмотреть десятки рисунков, которые он успевал сделать в течение дня. Бен частенько говорил, что если бы в мире нашлось несколько таких Майклов, то он вложил бы все свое состояние (которое еще предстояло нажить) в акции бумажной промышленности.

Лучшим другом Майкла считался Сет, крепкий и сильный бенгалец с серьезным выражением лица, улыбавшийся раз шесть в году, да и то неуверенно.