У хозяина кофейни, как ему показалось, лицо было какого-то пепельного цвета.

— Марк-Алем? — удивленно воскликнул тот, подходя к нему с кофейником в руках. — Где же ты так долго пропадал? Я уж думал, не заболел ли ты, потому что, по правде, не хотел верить, что ты стал завсегдатаем у кого-нибудь другого.

Марк-Алем не стал вдаваться в объяснения, ограничившись улыбкой. Хозяин кофейни тоже улыбнулся и, наклонившись к нему, тихо проговорил:

— Но затем я узнал, в чем дело… Кофе, как всегда, немного сахара? — тут же добавил он, увидев, что тот нахмурился.

— Да, кофе как всегда, — подтвердил Марк Алем, не глядя на него.

Он постарался сдержать вздох, следя за струйкой кофе, лившейся в толстостенную чашку. Затем, когда хозяин отошел, внимательно огляделся вокруг, чтобы увидеть, собрались ли уже завсегдатаи кофейни. Почти все были здесь, мулла из соседней мечети вместе с двумя высокими мужчинами, всегда хранившими молчание, канатоходец Али, окруженный, как обычно, группой поклонников, лысый коротышка, склонившийся, как всегда, над какими-то старыми документами, которые хозяин кофейни описывал по-разному, в зависимости от своего душевного состояния. То он говорил, что это древние рукописи, которые его постоянный клиент пытается переводить, то — что документы судебного процесса, проигранного им, а то и просто пустые бессмысленные каракули, найденные в неизвестно каком заплесневелом сундуке выжившего из ума маразматика.

А вот и слепые, пробормотал про себя Марк-Алем. Они сидели на своих обычных местах, справа от входа. И что за напасть мне с ними, как-то плакался на свою судьбу Марк-Алему хозяин кофейни. В мою кофейню наверняка приходили бы другие, солидные посетители, а эти, со своей кошмарной внешностью, лучше бы не приходили и не занимали, как назло, лучшие места. Но ничего не могу с ними поделать, тут уж нашла коса на камень. Их охраняет государство, и я их выгнать не могу. Марк-Алем переспросил, что это значит «охраняет государство», и тогда хозяин, ожидавший этого вопроса, поведал ему такое, от чего у него от изумления открылся рот. Слепцы, приходившие в кофейню, были не какими-нибудь там обыкновенными слепыми, ставшими инвалидами из-за болезни или травмы, или в результате ранения на войне. Будь они такими, он со всем удовольствием принимал бы их в своей кофейне. Но они — совсем другое дело, и ослеплены были по причине, у нормального человека с трудом укладывающейся в голове. Со времен детства Марк-Алем припоминал, хотя и смутно, знаменитый декрет о дурном глазе — «Ослепительный фирман», в котором государство объявило о необходимости ослепления десятков тысяч человек, чей «дурной глаз» угрожал безопасности империи; но только от хозяина кофейни узнал, как все происходило на самом деле: о бесконечном ужасе, охоте на обладателей дурного глаза и, наконец, о пенсиях, назначенных государством тем, кто добровольно сдался, чтобы освободиться от собственных глаз. Понимаешь теперь, почему я не могу их выгнать из своей кофейни? Они важничают потому, что пожертвовали своими глазами. Кем они, интересно, себе кажутся, уж не героями-ли.

К его собственному удивлению, теперь, не то что раньше, у него не вызывали никакого страха эти их черные повязки, криво повязанные на лбах. Каких только глаз он не видел там, от них бросало в дрожь даже сейчас, при воспоминании о них, величественных и при этом угрожающих, расположенных не у человека на лице, а прямо на небесном склоне или посреди горы, а иногда погруженных в лунную грусть, поднимающуюся у них по бокам подобно водопадам из воска.

Мысль его вновь вернулась, на сей раз почти ностальгически, к тамошним открытым пространствам, бескрайним ореховым садам, в которых его соседка могла оказаться и невестой, и девственным муллой. Иногда он думал, что пройдет еще несколько лет, и на него не смогут произвести никакого впечатления ни красоты, ни ужасы этого мира, представлявшие собой, в конце концов, всего лишь бледные копии созданий мира тамошнего, которым удалось перейти разделяющую их границу.