|
– Ну, что за пустяки, – останьтесь. Мы с вами поспорим о Шекспире. – Голова болит, – повторял старик. – А мы без вас принялись было за бетговенскую сонату, – продолжал Паншин, любезно взяв его за талию и светло улыбаясь, – но дело совсем на лад не пошло. Вообразите, я не мог две ноты сряду взять верно. – Вы бы опять спел сфой романце лутчи, – возразил Лемм, отводя руки Паншина, и вышел вон. Лиза побежала вслед за ним. Она догнала его на крыльце. – Христофор Федорыч, послушайте, – сказала она ему по-немецки, провожая его до ворот по зеленой короткой травке двора, – я виновата перед вами – простите меня. Лемм ничего не отвечал. – Я показала Владимиру Николаевичу вашу кантату; я была уверена, что он ее оценит, – и она, точно, очень ему понравилась. Лемм остановился. – Это ничего, – оказал он по-русски и потом прибавил на родном своем языке: – но он не может ничего понимать; как вы этого не видите? Он дилетант – и все тут! – Вы к нему несправедливы, – возразила Лиза, – он все понимает, и сам почти все может сделать. – Да, все второй нумер, легкий товар, спешная работа. Это нравится, и он нравится, и сам он этим доволен – ну и браво. А я не сержусь, эта кантата и я – мы оба старые дураки; мне не-множко стыдно, но это ничего. – Простите меня, Христофор Федорыч, – проговорила снова Лиза. – Ничего, ничего, – повторил он опять по-русски, – вы добрая девушка… А вот кто-то к вам идет. Прощайте. Вы очень добрая девушка. И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнако-мый ему господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он отворачивался на улице – такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней. VII – Вы меня не узнаете, – промолвил он, снимая шляпу, – а я вас узнал, даром что уже восемь лет минуло с тех пор, как я вас видел в последний раз. Вы были тогда ребенком. Я Лаврецкий. Матушка ваша дома? Можно ее видеть? – Матушка будет очень рада, – возразила Лиза, – она слышала о вашем приезде. – Ведь вас, кажется, зовут Елизаветой? – промолвил Лаврецкий, взбираясь по ступеням крыльца. – Да. – Я помню вас хорошо; у вас уже тогда было такое лицо, которого не забываешь; я вам то-гда возил конфекты. Лиза покраснела и подумала: какой он странный. Лаврещший остановился на минуту в пе-редней. Лиза вошла в гостиную, где раздавался голос и хохот Паншина; он сообщал какую-то городскую сплетню Марье Дмитриевне л Гедеоновокому, уже успевшим вернуться из сада, и сам громко смеялся тому, что рассказывал. При имени Лаврецкого Марья Дмитриевна вся вспо-лошилась, побледнела и пошла к нему навстречу, – Здравствуйте, здравствуйте, мой милый cousin! – воскликнула она растянутым и почти слезливым голосом, – как я рада вас видеть! – Здравствуйте, моя добрая кузина, – возразил Лаврецкий и дружелюбно пожал ее протянутую руку. – Как вас господь милует? – Садитесь, садитесь, мой дорогой Федор Иваныч. Ах, как я рада! Позвольте, во-первых, представить вам мою дочь Лизу… – Я уж сам отрекомендовался Лизавете Михайловне, – перебил ее Лаврецкий. – Мсье Паншин… Сергей Петрович Гедеоновский… Да садитесь же! Гляжу на вас и, пра-во, даже глазам не верю. |
