Изменить размер шрифта - +
Долгое, невыносимо долгое безмолвие… Внезапно у него возникло впечатление, впрочем — неверное, будто рука опять поднялась. Он невольно пришел в движение, протянув руку над спящим, защищая его. И тут наткнулся на незнакомца.

Раздался глухой вскрик. Субъект нанес удар, попавший в пустоту, стал отбиваться наудачу, затем кинулся к окну. Но господин Ленорман набросился на него, обеими руками охватив его плечи. И тут же почувствовал, что тот, будучи слабее, уступает в борьбе, пытается избежать ее и выскользнуть из его объятий. Напрягая все силы, он пригвоздил его к себе, согнул вдвое и растянул на паркете.

— Ты попался! — прошептал он, торжествуя. — Попался!

Он испытывал странное опьянение, скрутив опасного преступника, чудовище, недостойное человеческого имени. Был исполнен трепета полнокровной жизни, чувствуя, как их существа сливаются, их дыхание смешивается в единоборстве.

— Кто ты? — спросил он. — Кто ты такой? Придется сказать…

Он сжимал тело противника с растущей силой, ощущая, как тот слабеет в его руках, обмякает. Сжал сильнее, еще сильнее…

И внезапно вздрогнул всем телом. Он почувствовал пока еще слабый укол в горло… Ленорман в бешенстве еще сильнее прижал противника; однако усилилась боль. Видимо, тот сумел извернуться, просунуть руку к груди и наставить кинжал. Рука незнакомца, конечно, была по-прежнему прижата к туловищу, но, по мере того как господин Ленорман усиливал свой нажим, острие кинжала все глубже проникало в его тело. Он отклонил немного голову, чтобы избежать клинка; острие повторило его движение, ранка стала больше.

Он замер, вспомнив вдруг о прежних трех убийствах, обо всем ужасном, пугающем, роковом, что воплотилось теперь в стальном узком жале, впивающемся в его кожу, пронизывающем ее все больше, неуклонно и беспощадно… И тут, отпустив внезапно своего врага, отскочил назад. Но снова, не давая передышки, бросился на него.

Однако было поздно. Человек вскочил уже на подоконник и соскользнул с него наружу.

— Внимание! Гурель! — крикнул он, зная, что инспектор был на месте, готовый перехватить беглеца.

Он выглянул из окна, нагнулся.

Шорох потревоженной гальки… Мелькание неясной тени среди деревьев… Стук калитки… И более — ни звука… Никакого вмешательства.

Не беспокоясь более о Пьере Ледюке, он громко позвал:

— Гурель!.. Дудвиль!..

Ответа не последовало. Только глубокая тишина ночных полей…

Он невольно опять подумал о тройном убийстве, о стальном стилете. Но нет, это было невозможно, преступник просто не успел бы нанести свои удары; это, впрочем, ему и не требовалось, дорога была свободна. В свою очередь, он выпрыгнул из окна и, включив свой фонарик, увидел Гуреля, лежавшего на земле.

— Тысяча чертей! — выругался он. — Если он мертв, они за это дорого заплатят!

Но Гурель был только оглушен. Несколько минут спустя, придя в чувство, он проворчал:

— Удар кулаком… Простой удар прямо в грудь… Но какой это был силач!

— Значит, их было двое?

— Да, тот низенький, который поднялся в комнату, и второй, который застиг меня врасплох, когда я следил за окном.

— А Дудвили?

— Я их не видел.

Одного из братьев, Жака, они нашли возле ограды, в крови, с разбитой челюстью. Другой, чуть подальше, тяжело дышал, получив сокрушительный удар в грудь.

— Что такое? Что с вами произошло? — спросил господин Ленорман.

Жак рассказал, что он с братом столкнулись с каким-то субъектом, который вывел их из строя прежде чем они приготовились к защите.

— Он был один?

— Нет, когда он снова пробежал мимо, с ним был сообщник, такой низенький.

Быстрый переход