— Доложите о прибытии князя Сернина.

Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.

— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.

— Почему же?

— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.

— Объявление войны?

Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».

— Это сообщение, дорогой князь, исходит действительно от вас?

— Правда, от меня.

— Следовательно, я прав, между нами — война?

— Да.

Альтенгейм попросил Сернина сесть, сел сам и сказал ему самым миролюбивым тоном:

— Так вот, я не хочу этого допустить. Просто немыслимо, чтобы двое таких людей, как мы с вами, сражались между собой и причиняли друг другу вред. Надо только объясниться и поискать общий язык: мы созданы для согласия.

— А я, наоборот, полагаю, что такие люди, как мы, не созданы для согласия.

Барон сдержал жест нетерпения и продолжал:

— Послушай, Люпэн… кстати, ты не возражаешь, чтобы я называл тебя Люпэном?

— Как мне тогда называть тебя: Альтенгеймом, Рибейрой или Парбери?

— Ого! Ого! Вижу, ты гораздо лучше осведомлен, чем я предполагал. Дьявол! Палец в рот тебе не клади… Тем более мы должны поладить.

И продолжал, наклонившись к гостю:

— Послушай же, Люпэн, и подумай как следует над моими словами, среди них нет ни одного, которое я не взвесил бы самым зрелым образом. Мы оба сильны. Усмехаешься? Напрасно… У тебя, возможно, есть средства, которых у меня нет, но и я располагаю такими, о которых ты и не подозреваешь. К тому же, ты и это знаешь, я не щепетилен… Я искусен… И умею ловко перевоплощаться; такой мастер, как ты, должен был это оценить. Одним словом, противники друг друга стоят. Остается вопрос: почему мы должны быть противниками? Мы преследуем, скажешь ты, одну и ту же цель? А после? Знаешь ли ты, к чему приведет наше противостояние? Каждый из нас парализует усилия второго, и мы оба ее не достигнем, этой нашей цели. Кто же этим воспользуется? Какой-нибудь Ленорман, любой другой сукин сын… Это же просто глупо!

— Очень глупо, ты прав, — согласился Сернин. — Но от этого есть средство.

— Которое?

— Отступись.

— Не шути. Дело серьезное. Предложение, которое я тебе сделал, не из тех, которые отвергают просто так, не рассмотрев со всех сторон. Короче, вот оно: заключим союз!

— Ого!

— Каждый из нас при этом, разумеется, со своей стороны останется свободным, во всех своих собственных делах. Но в том деле, которое мы имеем в виду, наши усилия будут объединены. Идет? Рука об руку, и все — пополам.

— А в чем будет твой вклад?

— Мой-то?

— Да, твой. Тебе известно, что стою я: это мною не раз доказано. В том союзе, который ты мне предлагаешь, тебе известна, скажем так, величина моего вклада. Каким будет твой?

— Это Штейнвег.

— Очень мало.

— Наоборот много.