Я как раз кончил изучать речь, в которой благодарил за принятие в гнездо Кккаха, речь, довольно похожую на ту, которую произнес бы еврейский юноша, принимая на себя все обязанности мужчины, но гораздо более выразительную и стройную, как монолог Гамлета. Я прочитал ее, со всеми ошибками в произношении, характерными для Бонфорта, и с его особым тиком. Закончив, я спросил:

— Ну как?

— Очень хорошо, — серьезно ответила она.

— Спасибо, Завиток, — это было выражение, подхваченное мной с одной из бобин с уроками языка. Так Бонфорт называл ее, когда приходил в хорошее настроение, и это прозвище вполне отвечало роли.

— Никогда не смейте называть меня так!

Я посмотрел на нее с откровенным недоумением и, все еще продолжая играть, спросил:

— Но почему, Пенни, деточка?

— Не смейте называть меня деточкой! Вы, мошенник! Болтун! Актеришка!

Она вскочила и бросилась было бежать, куда глаза глядят — оказалось, что это дверь — и остановилась у нее, отвернувшись от меня и уткнувшись лицом в ладони. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

Я сделал над собой нечеловеческое усилие, вышел из образа — втянул живот и позволил своему лицу сменить лицо Бонфорта — и заговорил своим собственным голосом:

— Мисс Рассел!

Она перестала всхлипывать, обернулась ко мне, и у нее отвалилась челюсть. Я добавил, все еще оставаясь самим собой:

— Идите сюда и присядьте.

Мне показалось, что она собирается отказаться, но потом видимо она передумала, медленно вернулась к своему креслу и села, сложив руки на коленях. Но лицо ее все еще хранило выражение маленькой девочки, которая все еще дуется.

Какое-то мгновение я помолчал, а затем тихо произнес:

— Да, мисс Рассел, я — актер. Разве это повод, чтобы оскорблять меня?

Теперь ее лицо выражало просто упрямство.

— И как актер, я здесь для того, чтобы выполнять работу актера. Вы знаете почему. Вы также знаете, что я был завлечен сюда обманом, я никогда в жизни, будучи в здравом уме, не согласился бы на такое дело сознательно. И я ненавижу эту работу значительно сильнее, чем вы ненавидите меня за то, что мне приходится выполнять ее, потому что несмотря на все заверения капитана Бродбента, я все еще далеко не уверен, что мне удастся вернуться с неиспорченной шкурой, а ведь она у меня только одна. Мне также кажется, что я знаю, почему вы с таким трудом выносите меня. Но разве это может служить причиной тому, что вы значительно осложняете мне работу?

Она что-то пробормотала. Я резко сказал:

— Говорите, говорите!

— Это нечестно! Это непорядочно!

Я вздохнул.

— Конечно, это так. Более того, это просто невозможно при отсутствии безоговорочной поддержки всех членов группы. Поэтому позовите сюда капитана Бродбента и все расскажите ему. Надо кончать с этой затеей.

Она вздрогнула и, подняв ко мне лицо, быстро сказала:

— О, нет! Этого ни в коем случае нельзя делать.

— А почему? Гораздо лучше отказаться от этой затеи сейчас, чем тянуть все это и в конце концов с треском провалиться. Я не могу выступать в таких условиях, согласитесь сами.

— Но… но… мы должны! Это необходимо!

— А что за необходимость, мисс Рассел? Какие-нибудь политические причины? Но я ни в малейшей степени не заинтересован в политике, да и сомневаюсь, чтобы вы интересовались ею по-настоящему глубоко.