– Знаю. Если не хочешь видеть его, то можешь и не встречаться с ним.

– Не думаю, что я хочу жить с ним. Но дело не в этом.

– Не беспокойся, я же говорил, мы устроим тебя здесь, в этом городе.

– Твоей секретаршей?

– Если не найдем ничего лучше, то почему бы и нет? Жалованье, правда, будет не слишком большим, но ты, наверное, поняла, что твой будущий босс добрый малый.

Она прижалась ко мне.

– Я люблю босса.

И мы занялись любовью...

На следующий день я снова был в дороге в «Аубурне», довольный, что не надо слушать чтение щитов «Бурма шейв» и гимны, и что не угрожает народная музыка. На этот раз рядом со мной сидела молодая и красивая женщина, и одета она была не в цветастый балахон. Первое, что я сделал этим утром, отвел Луизу на «Маршал Филдс» и купил ей желто-белое платье с маленьким белым воротничком и кружевной отделкой на коротких рукавах. Завтра, после того, как я получу от ее старика обещанную тысячу, мы обновим гардероб Луизы.

Конечно, я утаил от нее, что должен получить вознаграждение от ее отца. Возможно, это и не заденет ее, но кто знает? Она ведь была не из Чикаго.

Около часа мы ехали на запад, потом увидели щит с надписью: «Добро пожаловать в Де Кальб – всемирную столицу колючей проволоки». Мы ехали через маленький тихий городок, словно кирпичный оазис в пустыне кукурузы, направляясь в Хопкинс-Парк, с буйной, пышной растительностью, с множеством деревьев. Сегодня, в субботний день, здесь было полно народу: скамейки были заняты семьями, выбравшимися на пикник, все жевали, разложив свои корзинки с провизией на клетчатых скатертях на траве; тут же находились плавательный бассейн с трамплином для прыжков в воду и купальня. Особенно много было детей, которые шныряли тут и там в ярких, разноцветных купальных костюмах, создавая впечатление летней пестроты красок. Стоял август, впереди начало учебного года. Отчаянные деньки. Лето стремительно убегало.

Тут была и сцена в виде раковины для оркестра. Мы с Луизой обошли ее, держась за руки. Если ее отец увидит нас, это может вызвать у него раздражение – человек, которого он нанял, нахальничал с его дочерью, и все такое. Но она нуждалась в поддержке, и я хотел ей в этом помочь. В конце концов Петерсен для меня – это человек, который бил свою маленькую дочь, и он мне должен был тысячу баксов.

Мы пришли немного раньше условленного времени.

Я купил поп-корн у старика с тележкой, мы разделили пакетик и сели на скамейку перед оркестровой раковиной, образовав аудиторию из двух человек, словно дожидающихся, когда начнется какое-нибудь представление. До нас долетали визги ребятишек, плещущихся в бассейне. Левее, под деревом, на траве сидела молодая женщина, читала журнал и присматривала глазом за своим маленьким мальчиком, который играл с терьером, кидая ему палку.

Луиза сказала:

– Постараюсь наладить отношения с отцом, но мне хотелось бы вернуться с тобой в город. Надеюсь заключить мир с отцом, но я хочу тебя, Джим.

Я улыбнулся ей.

– Я не Джим, помни.

Она улыбнулась в ответ.

– Ты всегда будешь для меня Джимом. Мы сидели на скамейке, теперь уже не держась за руки, но достаточно близко, чтобы чувствовать друг друга, сидели, радуясь смеху ребятишек и лаю собачки. Я взглянул на часы, когда вдруг услышал чей-то голос:

– Луиза! Луиза!

Я обернулся – в поросшем травкой проходе между пустых скамеек стоял Петерсен, его красные от слез глаза глубоко запали на обветренном лице.

Он был в том же темно-коричневом костюме, в котором приходил в мой офис. Руки держал за спиной, наклонившись вперед, словно человек, готовый вот-вот упасть вниз лицом. Скамейки были немного наклонены в сторону оркестровой раковины, и это усиливало эффект.