Это было настолько нелепо, что даже не смешно, но Грибоедов захохотал. Управляющий улыбнулся краешком рта:

– Да уж глупости, одно слово, – он махнул рукой. – Чего не наболтают. Однако… – он осторожно глянул на гостя. – Что ж в столице-то?

Но гость неопределенно пожал плечами и ответил:

– Мы ведь не из столицы, почтенный. Мы с Кавказа идем.

Управляющий покивал:

– Ну да, ну да, тоже, выходит, не знаете… – он вздохнул. – Я вот гляжу, батюшка, войско вы в Петербург ведете. Что же это, а? Может, и правда что? Ну, Бонапарт – не Бонапарт, но что-то стряслось?

Грибоедов вернулся к креслу. Едва оттаявшие сапоги снова замерзли, казалось, еще пуще прежнего, и неприятный озноб волнами пробегал по телу.

Его начало раздражать присутствие в комнате этого человека, вопросительно-просительное выражение его лица. Хотя раздражение это было вызвано всего лишь желанием отдохнуть. Он недовольно дернул плечом и сказал:

– Не знаю, любезный, ничего не знаю. Вот, Бог даст, войдем в Петербург, тогда будем знать. А сейчас… – он махнул рукой.

Поленья весело потрескивали, желто-голубые огоньки вели свою бесконечную пляску. Управляющий неловко топтался за спиной.

– Может, приказать ужин?

Грибоедов отрицательно качнул головой. Он очень хотел есть, хотел выпить чего-нибудь крепкого – лучше водки, – чтобы справиться с ознобом, чтобы хоть немного согреться. Но тогда ему пришлось бы терпеть присутствие этого человека, а больше голода его одолевало желание остаться в одиночестве, лечь и уснуть, забыться ненадолго. И он сказал:

– Ничего не хочу, ничего не надо, благодарю вас. Обсушусь вот, да и спать лягу. Устал.

– Виноват, виноват-с, ваше превосходительство, – управляющий, наконец-то понял, что его присутствие мешает приезжему, засуетился. – Что же это я, право… Отдыхайте, сударь, отдыхайте, – он замешкался немного у порога и вышел.

– Наполеон… Господи, ересь какая… – фыркнул Грибоедов. Он с наслаждением потянулся и решил уже не садиться перед камином, а покойно лечь в постель и проспать до самого утра.

И снова ему не пришлось отдохнуть. Едва успел он стянуть сапоги, едва подошел к кровати, как в дверь снова постучали. Явился адъютант от Великого Князя, молодой корнет, недавно еще бывший просто офицером Гродненского Лейб-гусарского полка, еще не обвыкший в роли Константинова порученца. Видя Грибоедова расположившимся ко сну, он несколько смешался, но доложил порученное.

Константин просил пожаловать на военный совет.

Грибоедов шепотом ругнулся и вдруг вспомнил Ермолова: «Какой военный свет? Нешто война в России?»

Пробормотал под нос эти слова, чем вызвал окончательное замешательство молодого гусара, махнул рукой, мол, не обращайте внимания, сударь, это я так. Быстро собрался, оделся и отправился в дом, где остановился Великий Князь.

Здесь собрались все или почти все офицеры; Грибоедов, как и ранее, оставался единственным статским. Он выбрал себе самый неприметный угол, сел, но через миг почувствовал, что, несмотря на старание быть как можно незаметнее, ему это не удалось ни в какой степени, присутствие его вызывает в военных известное чувство неловкости, вернее даже не неловкости, а недоумения.

Он поискал глазами генерала Сипягина, формально – своего непосредственного начальника. Сипягин сидел в противоположном углу и, казалось, дремал, во всяком случае, глаза его были прикрыты веками. Грибоедов подумал, что и генерал, по каким-то своим причинам, тоже хотел быть здесь как можно незаметнее. Не исключено, впрочем, что Сипягин попросту устал и решил подремать, а место, им занятое, случайно оказалось наименее освещенным в зале.