Так ведь этим письмом ты и так разрываешь отношения.

Разрыв разрыву рознь, — промямлил этот человек, гениальный в цифрах, то есть в поэзии, и беспросветно тупой в любви, в которой никакой поэзии нет. — Я хотел разойтись по-хорошему, как положено, а ты меня гонишь.

Ладно бы я требовал от тебя отчета…

Я не обязана перед тобой отчитываться, — закричала Жермена, выведенная из себя этой комедией, — ну а если уж ты так хочешь, что ж, отчитаюсь. Да, я тебя обманывала. Да, у меня есть любовник. Да, я сплю с Жаком. — И при каждом «да» она дергала себя за косу, как за шнур звонка.

Ну, знаешь ли! — С этими словами Озирис встал и, отступив на шаг, прищурился на нее, как портретист.

И обвинил Жермену в том, что она навлекает его подозрения на смирного, услужливого мальчика, чтобы он, Озирис, гонялся за ним, пока она будет принимать своего настоящего любовника. Он добавил, что его не проведешь; да, он богат, и многие норовят от него поживиться, но быть богатым — это профессия, нелегкая профессия, которая учит разбираться в людях.

Жермена таяла от восхищения. Хоть в театре остались такого рода персонажи, до сих пор она не верила, что они существуют в жизни.

Нестор, вы неподражаемы, — сказала она. — Я правда сплю с Жаком. Да вот (в дверь позвонили), это наверняка он. Я жду его к завтраку. Спрячьтесь и сами во всем удостоверьтесь.

Она хотела порвать окончательно.

Ага, «спрячьтесь», — фыркнул Нестор. — Больно уж просто. У вас на все есть уловки, изобразить можно что угодно. Я остаюсь здесь.

И едва хлопнула входная дверь и из прихожей донесся голос Жака, крикнул:

— Жак, мой мальчик, представляете, что выдумала Жермена?

Жак вошел.

— Она говорит, что вы с ней спите!

Соприкасаясь с Жерменой, Жак заражался ее хитростями. Он с первого взгляда сориентировался в ситуации, понял, что его любовница, обессиленная усталостью, раскололась.

— Полно, г-н Озирис, успокойтесь, — сказал он. — Вы же знаете, какая Жермена злючка. Она дразнит вас, потому что любит.

Жак, эта чистая душа, так чисто сработал, что Нестор остался с ними завтракать и распечатал коробку сигар.

Царицы Египта! Не ваши ли это маленькие мумии с золотыми поясками покоятся в богато разукрашенной коробке?

Озирис ел, курил, хохотал, потом ушел на биржу.

Жермена дулась, корила Жака за его хитрость.

Значит, ты не хочешь, чтоб я была только твоей?

Я не хочу быть виновником такого серьезного шага, которым ты когда-нибудь меня попрекнешь.

Ферма, парное молоко, свежие яйца остались где-то далеко-далеко.

Когда Лазарь приступил к брату с расспросами, Нестор похлопал его по плечу.

— Жермена оригиналка, — сказал он, — в этом ее прелесть. За ней не поспеть. Взяла и поехала к себе на ферму: стосковалась по коровам. Нашему брату, биржевым дельцам, этого не понять. Лут — та попроще, как бы это сказать… нет в ней того огонька, изюминки. Хотя, конечно, у нее есть свои достоинства. Нет, я с Жерменой не расстанусь.

Этот эпизод теперь виделся Озирису как очередное приобщение к тесному кругу посвященных. Пересуды, анонимные письма вызывали у него улыбку превосходства, словно он знал некую тайну, в силу которой Жермена могла давать сколько угодно поводов для сплетен, но это лишь украшало ее богатого покровителя.

Эта довольно туманная тайна состояла в нестандартности его любовницы — в ее любви к природе, в увлечении собаководством.

Его спрашивали: "А где Жермена?" Он отвечал: "Я предоставляю ей полную свободу. Ее увлечения — не мое дело".