|
Иначе оглянуться не успеешь — сам этот праздник, вот как теперь, внезапно станет чужим. — Ты-то у нас весь из себя европейский, — нарушая неловкое молчание, сказал он Антону. Он старался ронять слова веско и холодно, и у него, кажется, получалось. Он убийственно хмыкнул: — Как это теперь говорят? После евроремонта?.. Антон томно пожал плечами и сбил сигарный пепел о прозрачный край пепельницы. — Ну, — засмеялся он, — для некоторых сейчас особенный шик — плясать на столах, со всеми брататься и вспоминать, как кирзачами глину месили. Ты погоди, она еще выпьет, всякие народные слова начнет изрекать… Щеки Валерии опять жарко вспыхнули, превратив надменную принцессу в самую обычную, чуть не плачущую девчонку. Почему-то она, привыкшая к самой разной публике в своем казино, не могла по достоинству ответить самонадеянному хлыщу. Вадим поймал себя на мысли: такую, обиженную и беспомощную, он любит ее еще больше. Это осознание обожгло его. Любит?.. Да!!? Валерия нервно скомкала салфетку. Движение обычно безошибочной руки получилось неловким, она задела ножик, лежавший на краю стола, и произошла окончательная катастрофа. Ножик упал, впечатавшись круглым кончиком с прилипшими икринками и полосками масла в лиловый шелк ее брючного костюма. — А мы что? — снова издевательски вздохнул Антон. — А мы ничего. Мы люди культурные, никто ничего не заметил. Гриша и Лида давно замолчали и смотрели то на Антона, то на его жертву, не в силах ничего понять. Кристина протянула Валерии свежую салфетку: — Давайте подотру, а то расплывется. — Подотри, подотри… — засмеялся Антон. Валерия выхватила у Кристины салфетку и швырнула ее на пол. Еще секунда, и она бы, наверно, выскочила из-за стола и убежала, но Вадим решительно накрыл ее руку своей. — Пошли выйдем, — сказал он, глядя Антону в глаза. — Поговорить надо. Сказал и сам почувствовал, какая идиотски традиционная получилась фраза. — Пошли, пошли, — кивнул Антон, лениво поднимаясь на ноги. Взгляд у него был насмешливый и совершенно трезвый. — Эх, Расея! Кабак, он и с хрустальной люстрой кабак. Чуть что — пойдем выйдем, поговорим… Ты меня уважаешь? — Не очень! — резко выговорил Вадим. — О-о!.. — Антон, ерничая, погрозил ему пальцем. — А вот это уже нехорошо. Так у нас в России не принято. Да и в Европе тоже, по-моему. Гриша нахмурился и стал неуверенно подниматься следом за Вадимом. — Сиди, — остановил его Воронов. Они с Антоном направились к выходу из зала. Вадим не обратил внимания на крепко сбитого молодого человека, который почти сразу поднялся из-за соседнего столика и направился следом за ними. Спереди волосы у парня были острижены ежиком, зато на затылке красовался длинный хвост, перехваченный неброской заколкой. За гардеробом находилось обширное фойе, в менее приличном месте именовавшееся бы курилкой. Сюда открывались двери мужского и женского туалетов, стояли кожаные кресла вокруг журнального столика, под потолком мягко сияли лампы, а одну стену занимало огромное цельное зеркало, простиравшееся от пола почти до самого потолка, чтобы посетители могли оглядеть себя с головы до ног перед возвращением в зал. — Ну? — спросил Антон. — Я весь внимание. Что вы, сэр, имеете мне сказать? Вадим вдруг понял, что говорить-то ему, в сущности, нечего. Что бы он ни сказал, все будет как с тем рождественским яблоком на нитке, которое надо ухватить без помощи рук. И сам слюнями зальешься, и яблоко не укусишь. Хуже того. Было в этом Антоне что-то, смутно тревожившее Вадима. Он вдруг понял, что именно. Когда тебя отзывает для нелицеприятного разговора парень с шеей куда как потолще твоей и в полтора раза шире в плечах, полагается нервничать. |
