— Я знаю, знаю. И — к черту капитанов. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

Сказала так, словно это было навек. И так оно и было, и для нее, и для меня.

Эпилог Дж. Б. П

Несмотря на все мои протесты Хернкасл отказался добавить хоть слово, чтобы придать рассказу законченность, — иногда он бывает страшно упрям, — но согласился встретиться со мной для заключительного разговора. Это было несложно, так как я живу в Лондоне, а они с женой находились у дочери в Хемпстеде. Дочь их Энн Трайфорд была вдовой; она много лет провела на государственной службе и теперь работала помощником делопроизводителя в министерстве торговли. Вот все, что мне о ней известно, так как мы никогда не встречались. Ее дочь, Мэг Трайфорд, была студенткой факультета искусств и любимицей Хернкасла, о чем я знал еще до поездки в Хемпстед. Артрит мучил его теперь меньше, чем в Аскриге, он без особых усилий смог открыть мне дверь и провел наверх, в гостиную второго этажа. Там было красивое полукруглое окно, три ряда белых книжных полок, несколько цветных литографий Вийяра и Богляра, которые, по словам Хернкасла, он купил в Париже до войны по двадцать пять шиллингов за штуку (теперь каждой из них цена около семидесяти фунтов), и три его собственных акварели, которыми я полюбовался перед началом нашего разговора.

— Жена и Мэг уехали куда-то за покупками, — сказал он, — но к чаю обещали вернуться. — Я все время забываю, что вы так и не познакомились с Нэнси.

— Да, и сегодня для меня это — главное, — ответил я твердо. — Ведь раз вы отказываетесь окончить свой рассказ, читатель так и остается в неизвестности, почему эта девушка, не отвечавшая на письма, вдруг кинулась вам на шею.

— Знаю, знаю. Но она скоро вернется, так что подождем ее прихода. Что еще?

— А еще, что сталось с остальными, Ричард? — Я замолчал, так как он вдруг засмеялся. — В чем дело?

— Извините, Джей-Би, но вы так это сказали, да еще назвали меня Ричардом, — ну точь-в-точь — дядя Ник.

— Кстати, о нем мне хочется узнать прежде всего. Ведь вы время от времени опережали события и кое о ком рассказывали, например, о Рикарло. Но о большинстве умолчали, и мы можем только гадать. В том числе и о дяде Нике.

— Вы правы. — Хернкасл начал раскуривать свою трубку. — И давайте-ка покончим с ним до возвращения Нэнси. Она его никогда не любила. Просто терпеть не могла. Хотя и ей приходится признаться, что мы ему кое-чем обязаны. То, что он в конце концов сделал, сыграло огромную роль в моей жизни.

Он выпустил струйку дыма и задумался, а я не стал его торопить. Мы, старики и курильщики, умеем ждать и не спешить.

— Ну так вот, насчет дядюшки. Он очень негодовал на меня. И не только потому, что я пошел в армию. Он действительно мечтал о том, чтобы я поехал с ним в Америку. И потому писал нечасто, тем более что из-за войны вообще не знал, где я, и пересылал письма через свою сестру, а мою тетку, Мэри. Он так в Америке и остался и в Англию даже гостить не приезжал. Но в 1917 году он оставил сцену и вошел в дело одного своего приятеля, в Дэйтоне, штат Огайо. Они выпускали небольшое прицельное приспособление для авиационных пулеметов. Дядя получил развод и женился на богатой вдове, родственнице своего компаньона. Умер он внезапно от сердечного приступа, в 1926 году. К тому времени он был миллионером. Он оставил мне двадцать пять тысяч долларов, вот почему я и сказал, что Нэнси не может не признать, что мы ему кое-чем обязаны. Благодаря этим деньгам, на которые мы прожили несколько лет, я смог бросить преподавание, — я был учителем рисования, — и начал сам писать.