Несколько дней спустя Констан сам позвонил мне. Голос был напряженный и взволнованный.

— Ходят слухи, что меня собираются арестовать, — пожаловался он. — За мной скоро придут.

Он сказал, что на следующий день, как всегда, должен отмечаться в Иммиграционной службе, но боится, что тут-то его и схватят.

— Можешь подъехать туда?

На следующее утро я подъехал к офису Иммиграционной службы на Манхэттене. Констан уже стоял у входа. Было холодно, он плотно закутался в плащ. От матери, которая в тот момент находилась во Флориде, Констан узнал, что среди иммигрантов с Гаити уже произведены аресты. Под глазами у него темнели круги. Шагая взад-вперед — беспокойство не давало ему стоять на месте, — Констан рассказывал мне, что ночевал у друзей из страха, что полиция или ФБР явятся к нему домой, чтобы арестовать его.

Я поднялся вместе с ним на лифте в офис на двенадцатом этаже. Констан хотел зарегистрироваться в приемной, но чиновник велел ему подождать. Он уселся и принялся рассуждать вслух о том, почему же его до сих пор оставляли на свободе.

— Мой друг говорил мне — он работает на разведку, — что кто-то где-то следит за всем, что со мной происходит.

Через несколько минут секретарша произнесла его имя, Констан вскочил и ринулся к столу со своими документами. Служащая приняла у него бумаги, зашла в кабинет. Вернулась. Все в порядке — Констан, уже улыбаясь, возвращается к лифту, звонит матери сказать, потом несется в магазин через дорогу купить себе новый костюм — отпраздновать нежданную радость: он по-прежнему на свободе.

Неделей позже перед дверями Иммиграционной службы сошлось несколько десятков человек — демонстранты несли фотографии жертв Фронта.

— Мы требуем, чтобы Тото Констан был депортирован на Гаити, — кричал в громкоговоритель Ким Ивс, журналист из бруклинской газеты «Гаити прогресс». — Присоединяйтесь к нам, если не хотите, чтобы рядом с вами жили военные преступники, руководители эскадронов смерти.

Складывалось ощущение, что это — последний шанс добиться от правительства Соединенных Штатов депортации Констана, ибо если оно не пойдет на это даже сейчас, когда ему заочно вынесен приговор, значит, его не депортируют никогда.

Эксперт ООН по Гаити Адама Дьенг, присутствовавший на суде в качестве независимого наблюдателя, уже определил вердикт как «важную веху в борьбе с безнаказанностью».

У входа в здание Иммиграционной службы демонстранты на ветру пытались зажечь свечи.

— Как могут они отказаться депортировать его? — спросил меня какой-то гаитянин. — Суд Гаити признал его виновным. Почему ЦРУ защищает его?

И вдруг толпа испустила дружный, протяжный крик:

— Тото Констан, тебе не скрыться! Обвиняем тебя в геноциде!

Одна из последних наших встреч состоялась уже после инаугурации Жана Бертрана Аристида на Гаити и Джорджа У. Буша в США. Констан позвонил мне, сказал, что нужно поговорить. Юридически его статус не изменился, он посоветовался со своими «консультантами», как он их называл, и отсюда возникла необходимость о чем-то меня уведомить с глазу на глаз.

Политическая ситуация в обеих странах меняется, рассуждал он, оппозиция Аристиду нарастает даже в Квинсе. Недавно в Порт-о-Пренсе прогремели взрывы, и вину за них власти возлагали на Констана. Он отрицал какую-либо свою причастность, но говорил при этом, что ему из разных городов звонят соотечественники и призывают действовать, вернуться к политической деятельности.

На этот раз мы устроились в гаитянском ресторане, и Констан пустился пересказывать какие-то «статьи», в которых говорилось, что «этого парня осудили на Гаити за убийства, а он лишь набирает авторитет».