— Я не это имел в виду, — уточнил Бонд. — Почему он носит кепи Иностранного легиона, если так яростно сражался против французов?

Горнер пожал плечами:

— Не знаю. Возможно, русским нейрохирургам не удалось окончательно убить в нем чувство юмора.

Бонд сдерживал себя изо всех сил: ненависть к этому человеку просто душила его. «Какой же болван-студент, — думал он, — какой кретин-шутник из Оксфордского университета впервые решил поддразнить Горнера, подшутить над его уродством? Знал бы этот клоун, какое зло пробудят его шутки и к какому извращенному подобию крестового похода приведут в итоге».

— Вы, Бонд, наверное, проголодались, — внезапно сказал Горнер. — Но сегодня, как я уже говорил, воспитательный день. Отсутствие еды должно напомнить вам, как британцы систематически морили голодом ирландцев во время знаменитого картофельного мора. Мне кажется, неприятные ощущения, которые вы испытываете оттого, что ваш желудок пуст, несопоставимы с теми страданиями, которые испытывали миллионы умирающих людей. Вы со мной согласны?

— Когда я должен буду выехать на вашу операцию? — спросил Бонд.

Горнер, словно не слыша его, смотрел в окно на рабочих в цехе.

— Я много думал над тем, как поставить Британию на колени, — наконец сказал он. — Пришлось перебрать много вариантов. Например, я прикидывал, не стоит ли вложить часть прибылей от моей фармацевтической компании в прессу. Представьте, что я купил обожаемую вашим лживым истеблишментом газету «Таймс». Тогда я отдал бы ее в руки какому-нибудь покладистому редактору, который разделяет мою ненависть к Британии, и нанес бы удар по вашей стране, так сказать, ее собственными устами. Я купил бы телеканалы, другие газеты… Я заполнил бы их порнографией и пропагандой, и из каждого приемника и телевизора лилось бы то, что мне нужно… Но увы, Бонд. Это заняло бы слишком много времени. А ваши дурацкие законы, касающиеся так называемой честной игры — в частности, конкуренции, — не позволили бы мне монополизировать рынок средств массовой информации. Вот я и решил вливать смерть прямо в вены, с помощью игл. Это то же самое, но действует гораздо быстрее… — Горнер встал. — Впрочем, хватит грезить наяву. Шагрен, забери Бонда. Заставь его поработать. Вспомни, что делали британцы с пленными воинами кикуйю после восстания May-May. Иди.

Шагрен вышел из кабинета первым, а идущего за ним Бонда конвоировали двое вооруженных охранников. Они дошли до открытой подъемной платформы и поднялись до уровня земли, затем проехали на электрокаре по извилистому коридору к массивной железной двери. Шагрен подошел к вмонтированной в стену панели и набрал пятизначный код.

При нажатии каждой кнопки прибор издавал короткий звуковой сигнал, всякий раз чуть отличающийся от предыдущего. Бонд постарался запомнить эту последовательность звуков и для верности мысленно воспроизвел ее несколько раз.

Дверь отъехала в сторону, и Бонда вытолкнули наружу — на открытую площадку, засыпанную песком пустыни. Неподалеку, напротив двери, стоял наготове классический советский двухмоторный вертолет Ми-8. Его характерными особенностями были пятилопастной несущий винт и высокая грузоподъемность: он мог взять на борт тридцать шесть вооруженных бойцов с полным снаряжением.

Во время короткой пробежки от двери к вертолету Бонд ощутил, как основательно припекает солнце. Когда он и его конвойные поднимались по ступенькам короткого трапа, винты уже начали ускоряться, поднимая пыль и создавая вокруг машины плотную песчаную завесу. Внутри уже сидели десять человек из горнеровской банды, все в облегающих футболках, армейских штанах со множеством карманов, с поясами и портупеями, на которых крепились оружие и боеприпасы.