— На льстивом комплименте в мой адрес.

— А, ну да. Так вот, мой отец почувствовал, что Горнер живет в диком нервном напряжении, что он несчастен; отец был человек добрый и не мог не сочувствовать младшему коллеге. В итоге отношения у них худо-бедно сложились: отец был единственным из преподавателей, к кому Горнер иногда заходил, чтобы поговорить в кулуарной обстановке; никаких официальных обязанностей по отношению к нему у отца не было, он просто был доброжелательным и мягким человеком. Порой отец приглашал его к нам обедать или ужинать. Мы с Поппи иногда тоже присутствовали, но ведь мы были еще совсем маленькими, поэтому никаких подробностей я не помню. Отец сочувствовал ему как чужаку, иммигранту, и рассказывал, что его собственному отцу тяжело пришлось, когда они бежали из России, но неизменно повторял, что Англия всегда считалась гостеприимной страной. Господи, да что там говорить, ведь чуть ли не половина преподавателей Кембриджа были еврейские эмигранты. Но потом отец сделал большую ошибку. Он спросил Горнера о его руке.

Бонд отложил нож и вилку:

— И что же ответил Горнер?

— Отец рассказал, что еще до войны знал одного человека в Кембридже — по-моему, в колледже Сидни Сассекс; не знаю, почему это название отложилось у меня в памяти, — у которого была такая же особенность. Отцом, конечно, двигали лишь добрые чувства: он просто хотел дать понять Горнеру, что тот не одинок и что можно нормально жить даже с таким дефектом. Но, по-моему, до того дня Горнер никогда в жизни не позволял никому затрагивать эту тему. Я думаю, он страшно стыдился своего уродства и считал, что оно будет истолковано самым вульгарным образом: мол, он сам или кто-то из его семьи не полностью эволюционировал из обезьяны в человека.

Бонд кивнул и наполнил бокалы.

— В общем, как бы то ни было, — продолжала Скарлетт, — но этим разговором отец добился совершенно неожиданного результата: вместо того чтобы считать отца своим другом и собратом по трудной иммигрантской судьбе, Горнер записал его в свои злейшие враги, решив, что отец даже хуже англичан — своего рода преуспевший предатель, оборотень, переметнувшийся в стан противника. С того дня он больше не снимал с руки перчатку. И добавил в список объектов своей пылкой ненависти еще одно имя: под первым номером там оказался, помимо Англии, еще и Александр Папав со всей семьей.

— Похоже, с сегодняшнего дня я тоже включен в этот список, причем в первых строках, — сказал Бонд.

Скарлетт подняла бокал и, чокнувшись с Бондом, произнесла тост:

— За врагов Джулиуса Горнера. Ну так вот, прошло много лет, и он встретился с Поппи. И в этом увидел свой шанс отомстить.

Официант принес им блюдо с сыром и свежий хлеб. Пока он менял приборы, Бонд смотрел на Сену, по которой взад-вперед сновали прогулочные катера, высаживая у спусков с набережной своих пассажиров. Он успел отметить, что самой большой популярностью пользуется старинный колесный пароход, словно приплывший прямиком с Миссисипи. И имя он носил соответствующее — «Гекльберри Финн». По обоим бортам парохода были вывешены баннеры, извещавшие, что он сдан в аренду городу Парижу всего на один месяц.

Бонд заставил себя вернуться к застольной беседе и к реальности:

— Вы бы рассказали мне о Поппи.

— Поппи… — Скарлетт отрезала ломтик камамбера и положила на тарелку Бонда. — Вот, попробуйте. Поппи… В общем, мы с Поппи совсем не похожи… Она немного моложе и… как бы это сказать… она никогда не относилась к учебе слишком серьезно.

— В отличие от вас, — заметил Бонд.

— Да, это правда.

— А кстати, в какой школе вы учились?

— В Роудине.