Изредка поглядывая по сторонам, он с грустью замечал темные пятна на стенах, где когда-то висели чудесные картины, замечал пустые углы, где прежде стояли мебель и красивые китайские вазы с букетами свежих цветов. Да и под ногами сейчас были голые половицы, а не сверкавшие богатством красок восточные ковры. Только кухня сохранила прежнюю обстановку; все остальное являлось лишь тенью былого великолепия. Более того, он не увидел даже шератонский стол, который однажды перевернул и поцарапал. «Вероятно, и его продали», – подумал Морган, поежившись при этой мысли.

У библиотеки Джессамин остановилась и, посмотрев на него, тихо сказала:

– Я так рада, что ты здесь, Морган. Не важно, сколько ты у нас пробудешь, главное – мы с тобой сможем поговорить. Последние месяцы мне было очень трудно…

Он похлопал ее по плечу и улыбнулся. Конечно же, она ему доверяла.

– Можешь на меня положиться, Джессамин.

Она на мгновение тихонько вздохнула и приникла головой к его плечу; ее руки чуть дрожали. Он нежно поцеловал ее в лоб и обнял. Они простояли так несколько мгновений, потом Джессамин, отстранившись от него, постучала в дверь.

– Отец, Морган пришел, чтобы повидаться с тобой.

Из-за двери раздался глухой голос, совсем не похожий на громоподобный бас, к которому привык Морган.

Они переступили порог. Библиотека, к счастью, оставалась такой же, какой была в прежние времена, – то было истинное святилище и мужское прибежище. Вдоль стен, от пола до потолка, тянулись полки с книгами. Глубокие кожаные кресла словно приглашали усталых мужчин отдохнуть после долгого дня, а рядом с креслами стояли столики для напитков и закусок. В одном из углов комнаты находился бар с этими самыми напитками (пятилетний Морган и десятилетний Сайрус однажды стащили ключ от бара, но были вынуждены вернуть его, так и не успев изучить содержимое бара). В воздухе же висел тяжелый табачный дух, и в старинной горке до сих пор красовалась коллекция красивых трубок – ее, слава Богу, не продали.

В центре комнаты сидел в огромном кресле Хейуард Тайлер. Отбросив в сторону прикрывавшее его одеяло, он крепко вцепился в подлокотники, пытаясь встать на ноги. На подбородке его была широкая повязка, но она не могла скрыть выступающую из щеки уродливую опухоль размером с кулак, Хейуард ужасно исхудал и теперь совершенно не походил на того крепкого и сильного мужчину, которого помнил Морган. Но зеленые глаза, так похожие на глаза его дочери, хотя и потускнели, по-прежнему светились теплом и радушием.

– Морган, мой мальчик!.. – Он протянул гостю руку, немного дрожавшую.

Моргану вдруг стало душно; ему казалось, он задыхается. Даже если бы бабушка Эулалия прислала ему тысячу писем, все равно она не смогла бы подготовить его к этому зрелищу: перед ним стоял человек, бывший для него в детстве кумиром, а теперь умирающий…

Годы войны научили молодого лейтенанта скрывать свои чувства. Он стремительно пересек комнату и поддержал больного, чтобы тот не рухнул обратно в кресло. Но на глаза Моргана все же навернулись слезы. Он был готов к смерти отца на поле боя, однако состояние дяди Хейуарда вызывало непреодолимый ужас.

– Дядюшка Хейуард… – пробормотал Морган задыхаясь.

Тот похлопал молодого человека по спине:

– Ты, конечно же, выпьешь со мной портвейна, да?

Морган вопросительно посмотрел на Джессамин. Та незаметно кивнула, затем пожала плечами, как бы давая понять: дни ее отца сочтены, так что стакан портвейна уже никак не повредит и ничего не изменит.

– Стаканы в буфете, Морган, – сказала она. – Я оставлю вас вдвоем, а сама пойду распоряжусь насчет ужина.