Обычно подразумевается, что государственные деятели мирового уровня, собравшиеся даже в узком кругу, не пользуются грубыми выражениями и обращаются вежливо со своими коллегами и советниками. Этого нельзя сказать о нескольких последних американских президентах, и совершенно не верно в отношении Политбюро, собравшегося на закрытое заседание. В этот раз также вовсю звучал русский мат, только привередливый Вишняев воздерживался от него, хотя говорил ледяным тоном и дрался, так же как и его союзники, за каждую строчку документа.

В этот раз наступление умеренной фракции вел Дмитрий Рыков.

– Нам удалось выторговать, – заявил он, – продажу по установившимся в июле прошлого года весьма разумным ценам пятидесяти пяти миллионов тонн зерна. Без него нас ожидала бы национальная катастрофа. Кроме того, мы заполучили на почти три миллиарда долларов современных технологий в промышленности по производству потребительских товаров, в области добычи нефти и компьютерных технологий. При помощи этих технологий мы сможем справиться с проблемами, которые преследуют нас последние двадцать лет и победить их за какие‑то пять лет. Разумеется, против этого мы вынуждены согласиться на минимальные уступки по уровням вооружений и степени боеготовности, хотя, – и я хочу это подчеркнуть, – это никоим образом не воспрепятствует нам доминировать в странах третьего мира и над их сырьевыми ресурсами в пределах тех же пяти лет. Мы смогли выбраться из угрожавшей нам в прошлом мае катастрофы победителями, благодаря руководящим указаниям товарища Максима Рудина. Если сейчас мы отвергнем этот договор, то отбросим себя к тому, что мы имели в прошлом мае, даже хуже: через шестьдесят дней у нас закончится последнее зерно урожая 1982 года.

Когда состоялось голосование в пользу принятия условий договора, которое на практике было голосованием о продолжении руководства Максима Рудина, прежнее соотношение – шесть на шесть – осталось неизменным. Голос председательствующего, следовательно, имел решающее значение.

– Теперь его можно свалить только одним способом, – с твердой убежденностью высказал Вишняев маршалу Керенскому, сидя в салоне своего лимузина, когда их везли домой в этот же вечер. – Если произойдет что‑то настолько серьезное, что повлияет на одного‑двух из его фракции до того, как договор будет ратифицирован. Если же нет – Центральный Комитет утвердит по рекомендации Политбюро договор и ничего уже нельзя будет сделать. Если бы только удалось доказать, что те два поганых жида, которые сидят в Берлине, убили Иваненко…

Керенский был далеко не тем человеком, как можно было бы подумать по его задиристому виду. В глубине души он уже начал сомневаться в том, что выбрал правильную сторону в конфликте: три месяца назад казалось, что Рудина наверняка американцам удастся подтолкнуть слишком далеко и слишком быстро, что он потеряет столь необходимую поддержку за столом, обитым зеленым сукном. Но теперь Керенский был связан с Вишняевым одной веревкой: через два месяца в Восточной Германии не состоятся массированные советские маневры, и ему пришлось проглотить это.

– И еще одно, – довершил Вишняев. – Если бы мы знали это полгода назад, сейчас бы никакой борьбы за власть не было. Я получил сообщение от своего агента в Кунцевской клинике. Максим Рудин умирает.

– Что? Умирает? – переспросил министр обороны. – Когда?

– Не так скоро, – ответил партийный теоретик. – Он доживет до того дня, когда договор будет подписан, мой друг. Наше время истекает, и мы ничего не можем с этим поделать. Если только дело Иваненко опять не всплывет на поверхность.

В то время, как они вели беседу, «Фрея» проходила через Зондский пролив.