Присутствие отцов и Мишкина, и Лазарева на этом митинге также было отмечено, и когда годы спустя они подали заявление на эмиграцию в Израиль, обоих по обвинению в антисоветской деятельности приговорили к длительным срокам заключения в исправительно‑трудовых лагерях.

Их семьи потеряли свои квартиры, а сыновья – всякую надежду учиться в университете. Хотя они и обладали необыкновенными умственными способностями, но были обречены всю жизнь заниматься черной работой. Теперь им было по двадцать шесть лет, и именно этих молодых людей искал Эндрю Дрейк по душным, запыленным проулкам Левандивки.

Только по второму имевшемуся у него адресу ему удалось найти Давида Лазарева, который после первых приветствий отнесся к нему с крайней подозрительностью. Но он согласился пригласить на встречу своего друга Мишкина, так как Дрейк в любом случае знал имена их обоих.

В этот же вечер он встретился также со Львом Мишкиным, и оба молодых человека держались с ним при этом почти враждебно. Он рассказал им всю историю побега и спасения Мирослава Каминского, а также основные сведения о себе. Единственным доказательством, которое он мог им представить, была фотография, на которой Каминский и он были сняты вместе в госпитальной палате в Трабзоне, – об этом они попросили во время обхода медсестру, и она сделала ее при помощи камеры «поляроид», мгновенно выдающей снимки. Кроме того, они держали в руках выпущенную в тот же день местную турецкую газету. Дрейк провез эту газету в качестве прокладки на дне своего чемодана и показал теперь ее в подтверждение своего рассказа.

– Послушайте, – сказал он наконец, – если бы Мирослава выбросило на советской территории и он попал бы в руки КГБ, если бы он заговорил и назвал ваши имена, а я был бы из КГБ, – я вряд ли бы стал просить вас о помощи.

Оба еврейских рабочих согласились обдумать его просьбу за ночь. Хотя они и не знали Дрейка до этого, но долгое время их умом владела весьма похожая идея – нанести один мощный удар в отместку за все свои беды в самое сердце кремлевских властителей. Но они готовы были уже почти опустить руки, поскольку ощущали безнадежность своего предприятия без помощи из‑за рубежа.

Побуждаемые страстным желанием найти союзника вне территории СССР, ранним утром они наконец пожали друг другу руки и согласились довериться англо‑украинцу. Их вторая встреча состоялась в тот же день, для этого Дрейку пришлось пропустить еще одну поездку со своей группой. В целях предосторожности они неспешно прогуливались по широким немощеным дорожкам на окраине города, тихо переговариваясь по‑украински. Они сообщили Дрейку о том, что их также переполняет желание нанести Москве один мощный, смертоносный удар.

– Вопрос только в том, какой именно? – заметил Дрейк.

Лазарев, который был более молчаливым и доминирующим лицом в их паре, сказал:

– Иваненко – человек, которого более всего ненавидят на Украине.

– Ну и что с ним делать? – спросил Дрейк.

– Надо его убить.

Дрейк остановился и внимательно посмотрел на смуглого, напряженно замершего молодого человека.

– Вам никогда не удастся близко подобраться к нему, – наконец заявил он.

– В прошлом году, – ответил Лазарев, – я работал здесь во Львове на одной работе. Я ведь маляр, понятно? Мы ремонтировали квартиру одной партийной шишке. Там была одна маленькая старая женщина. Из Киева. После того, как она ушла, жена партбосса проговорилась, кто она такая. Позже я вытащил из почтового ящика письмо с киевским адресом. Оно было от той старухи.

– Ну и кто же она такая? – поинтересовался Дрейк.

– Его мать.

Дрейк внимательно обдумал эту информацию.

– Подумать только, у таких людей еще есть матери, – заметил он.