Он и так уже многим рисковал ради нее.

— Почему бы нам просто не позвонить в студию и не рассказать Яну все, что мы знаем? — предложил Гетц.

Ира ответила, не глядя на него:

— Потому что у нас нет доказательств. Ни фотографий, ни телефонных номеров. У него нет оснований нам верить. Нет. — Она осторожно покачала головой. — Он хочет видеть Леони в студии. Насколько я поняла его характер, он не удовольствуется даже тем, если мы позовем Леони к телефону.

Она скривилась. Грудная клетка с каждым вдохом болела все сильнее, и Ира чувствовала себя так, словно незримая тяжесть прижимает ее тело к сиденью. Потом она осознала, что эта тяжесть имеет имя: страх.

— Ты мне все еще не сказал, как там Китти, — продолжала она, даже не пытаясь говорить спокойно.

Она хотела включить радио, но Гетц удержал ее.

— Хорошо, — ответил он и сжал ее ладонь.

— Но?

— Но он внес изменение, когда тебя украли.

— Что случилось?

У Иры так пересохло в горле, что она с трудом могла внятно выговаривать слова.

— Ян отпустил шестерых заложников.

Шестерых? Почему именно столько? Почему не всех?

— Кто еще там остался?

В его глазах она прочла ужасный ответ.

«Господи…»

— Мы предполагаем, что он больше не мог держать их всех под контролем в студии, — объяснил он. — Заложники больше не хотели участвовать в спектакле, после того как появились убитые. Возможно, он хотел предупредить бунт и в последнем раунде сыграл на «все или ничего»: объявил, что или отпустит заложников, или убьет их всех.

— А почему же тогда Китти все еще в его руках?

Ира нервно скребла этикетку на бутылочке с обезболивающим.

— Потому что последний Casch Call сработал лишь наполовину.

— Что это значит?

— Сначала трубку взял маленький мальчик, прежде чем мать смогла отобрать ее и назвать правильный пароль.

— Не может быть.

— Херцберг хотел поговорить с сумасшедшим, но сначала не мог даже пробиться в студию. Когда Ян наконец взял трубку, последовали долгие отговорки, потом он все же выпустил заложников. Но, поскольку мальчик подпортил все дело, все-таки удержал Китти как залог для следующего раунда. — Гетц смущенно поскреб затылок, словно сам был злонамеренной стороной в этой игре, а не носителем печальных вестей. — Мне очень жаль.

Ира сглотнула. Ее усталость вдруг как рукой сняло.

— И что он собирается с ней делать?

— Что тебе сказать? — Гетц на секунду отвел взгляд от трассы, и печаль в его взгляде доставила Ире большую боль, чем сломанное ребро.

— Он опять выставил ультиматум? — глухим голосом спросила она.

— Да, — хрипло ответил он. — У нас есть пятьдесят минут. Потом будет играть окончательный раунд. Если до этого времени мы не представим никаких доказательств того, что Леони жива, он снова начнет звонить по телефону. — Гетц на секунду замялся, а потом продолжил: — Но не по Берлину. А по всей Германии.

«Он повышает степень сложности».

— Все должно получиться, Ира, — успокаивал ее Гетц, — если кто-нибудь ответит правильно, он отпустит Китти, а потом сам застрелится, — тихо пробормотал он.

Гетц сам должен был признать, насколько мала вероятность осуществления такого сценария, и умолчал о том, что психопат уже на последнем, едва не завершившемся неудачей раунде звонил куда-то в Тюрингию.

При почти сорока миллионах телефонов по всей Германии шансы на выживание у Китти были почти равны нулю.