32

— Это же чистейшее безумие… — возмущалась Ира. Она стояла позади Гетца, который как раз отжимал рычаг у своего сиденья, чтобы изменить угол установки лопастей. Вертолет снова летел на предельной скорости, и оба переговаривались с помощью надетых в спешке головных телефонов.

— Я знаю, как летать в этой коробке! — прокричал Гетц.

— Но ты ранен. Ты теряешь слишком много крови.

— Не больше, чем Леони!

Вот тут он действительно прав.

Ира кинула свои наушники на пилотское кресло и перебралась назад. Носилки Леони были кое-как прикреплены несколькими багажными лентами к задним сиденьям, ее тело завернули в одеяла. Санитарам, которым Штойер снова дал команду подняться на крышу, казалось, удалось за короткий промежуток времени снова стабилизировать ее состояние.

Ира заметила, что вертолет набирает скорость и что ветер снаружи становится все сильнее.

Машина сделала крутой поворот направо над Лейпцигерштрассе. Высотное здание знаменитой клиники было всего в двух минутах полета. Они не стали закрывать раздвижные дверцы. Ира крепко ухватилась за спинку пассажирского сиденья и склонилась над раненой.

Леони лежала спокойно. Тихо. Слишком тихо. Ира осторожно отвела пропитанные кровью волосы от лица и дернулась, словно ее ударило током.

— Гетц! — умоляюще крикнула она.

Он ее не слышал. Рокот вертолета заглушал ее слабый голос. Прошло больше минуты. Она сидела, беспомощно уставившись в пол. Лишь после того, как вертолет попал в зону турбулентности, она вышла из своего оцепенения, встала, схватила наушники, которые свисали перед ней с потолка и надела их, чтобы связаться с Гетцем по радио. И в этот момент окончательно решила, что потеряла разум.

Ее взгляд упал через боковой иллюминатор. Он находился как раз над тем местом, где сидела Леони и который был разбит Гетцем при попытке отвлечь пилота. Теперь разбитый пластмассовый иллюминатор представлял собой подходящую жуткую рамку для того, что Ира увидела на небольшом расстоянии под ними.

— Что здесь происходит? — вновь обрела она голос, но предпочла бы снова сорвать наушники. Ей совсем не хотелось слышать страшный ответ.

— Мы спускаемся, — прокомментировал Гетц очевидное. Бранденбургские ворота, стеклянный купол рейхстага, монумент холокоста — ни одного из этих ориентиров больше не было видно. Они не летели к Шарите. Вместо этого они приближались к заброшенной железнодорожной линии Кройцеберга.

33

— Я не понимаю, — сказала Ира, в то время как мрачное осознание крабовой клешней вцепилось ей в низ живота и изнутри разрывало ее внутренности.

— Ну как же! — крикнул в ответ Гетц и обернулся к ней. Его лицо не выражало совершенно ничего. — Все ты понимаешь.

Она сжала кулак и укусила себя за костяшки, чтобы громко не закричать. Конечно же, она знала. Узнала сейчас. Слишком поздно. Он был агентом. Гетц был шпионом Шувалова.

«И как я могла быть такой слепой?»

Все время он преследовал лишь одну цель: выяснить, жива ли Леони. Поэтому и предпринимал все, чтобы как можно дольше откладывать штурм. Лишь поэтому он доставил ее на место действия и убедил Штойера доверить ей ведение переговоров. Он удалил Дизеля с радиостудии, когда тот слишком рьяно начал выяснять личности лжезаложников. На совещании он во весь голос протестовал против операции. И, наконец, явился в студию сам, когда атаку уже нельзя было предотвратить.

— Манфред Штук был еще жив, когда ты нашел его! — Это был не вопрос, а отчаянная констатация. Тем не менее Гетц кивнул. — Он был только усыплен. Ты застрелил его. Не Ян. Так же, как и Онассиса. После операции никто больше не должен был отважиться подойти к студии.