— И тем не менее я верю, что нам пока не стоит беспокоиться, — успокаивал его шеф спецназа. — Я заморозил все расследования. Мои люди ничего не ищут или ищут в ложном направлении. До сих пор нет никаких фактов, только подозрения и предположения.

— Не считайте меня слабоумным, — пролаял Фауст. — Сумасшедший в студии сеет сомнения. А это начало конца. Я говорю здесь не только о процессе, Штойер.

— Да. Это мне ясно. И все же…

— И все же я просто не понимаю, как это могло случиться? Я же до этого четко и ясно сказал этой выпивохе-переговорщице: никаких разговоров о Леони.

Фауст оглядел свое тощее тело и внезапно почувствовал невероятную тяжесть. В какую ситуацию он попал? Вот он стоит здесь полуголый, изнуренный болезнью, как наркоман, скрываясь в вонючем вокзальном сортире. В разгар приготовлений к бегству. И все лишь потому, что Штойер испортил дело на месте. Собственный нелепый вид разозлил его еще больше. Фауст пришел в ярость и теперь уже вообще не заботился о своей, в остальном такой отточенной, манере выражаться:

— Извольте, пусть эта Ира Замин ставит на уши весь город рассказами о своей шлюхе-дочери. Даже если это возбудит хоть сучку в собачьей конуре. Пожалуйста! Мне все равно! Все это можно прекрасно распространять. Но хотя бы еще одно слово о Леони Грегор — это чересчур, Штойер. И вы знаете почему!

— Да.

— Итак, что вы думаете делать теперь?

— Надеюсь, через час мы управимся.

— Времени больше не осталось. Вы должны начать штурм раньше.

— Я… я… — Штойер запнулся. Наконец он тяжело вздохнул. — Я посмотрю, что можно сделать. Просто не хочется приступать к этому, пока хорошенько не отработаем захват. Еще один такой провал, как до этого, и мне конец.

Фауст вздрогнул, когда кто-то снаружи дернул дверь туалета. Он поспешил управиться с последними пачками. К счастью, для трех четвертей миллиона евро не требовалось большой поверхности тела.

— Ну и прекрасно, — сказал он, когда пытающийся вторгнуться наконец пошел искать другой туалет. — У вас есть выбор, Штойер. Или Ира, или Ян. Выбирайте сами. — Он снова надел майку. — Один из двух. Неважно кто. Неважно как. Но заставьте его молчать.

26

Пробная попытка прошла хорошо, и все же у Гетца возникло плохое предчувствие. Причина состояла в том, что реальной стрельбы не было. И совсем иное дело — сломать покрытие пола, бросить в студию с заложниками ослепляющую шоковую гранату и одним-единственным выстрелом в шейный отдел позвоночника поразить вооруженного убийцу. Эбонитовая пуля не должна ни убить Яна, ни пролететь мимо него, только парализовать. Иначе исчезновение пульса или действия самого преступника могут завершить катастрофу. Кроме того, существовала еще проблема с шумом. До сих пор было неясно, как можно заглушить звуки сверления. В конце концов, предстояло сначала продырявить полметра железобетона под студией с девятнадцатого этажа, а лишь потом — деревянный цоколь, на котором была построена вся студия. А проделать это без шума не удавалось.

Гетц стоял перед офисом Штойера на командном пункте, чтобы обсудить как раз эту проблему, но тут завибрировал его мобильник.

— Дизель, у меня сейчас нет времени.

— Не кладите трубку… а-а-а… меня сейчас вырвет…

— Что? — Гетц был вдвойне озадачен. Во-первых, тем, что голос Дизеля звучал очень странно. Как будто болезненно. Кроме того, он слышал шум пропеллера на заднем плане. — Где это вы?

— В Цессне, семьсот метров над Берлином. Но это к делу не относится. Гораздо важнее… О боже мой!

На заднем плане Гетц услышал сумасшедший смех и чей-то голос, который крикнул: «Мертвая петля».