— ., такие прагматики, как вы.

Чижиков злобно сверкнул своими хищными маленькими глазками.

— Горячие финские парни… — засмеялся невозмутимо наблюдавший за нашей с Чижиковым перепалкой Францевич.

— Действительно, — радостно подхватил Наперченов, — зачем ссориться, — он адресовал нам с Чижиковым взгляд, полный отеческой укоризны, — давайте лучше выпьем за то, чтобы такие определения, как плебей или аристократ, вообще стерлись у нас из памяти, за то будущее, когда так оно и будет, — с жаром закончил он.

— Тост в духе наших братьев меньших — нагановцев, — усмехнулся Францевич.

— Напрасно.

Михаил Францевич, смеетесь, — авторитетно произнес маститый и массивный Саблин, — напрасно над коммунистами иронизируете, они от нас не отстают.

— Мне, откровенно говоря, наплевать на ваш партийный блуд, — неожиданно резко и прямо сказал Францевич, — сами утрясайте ваши дела с коммунистами.

— Если вы не занимаетесь политикой, политика займется вами, — с горячей убежденностью процитировал палочка-выручалочка Наперченов древнюю мудрость всех ангажированных в политику граждан.

Оставшись совершенно довольным уместностью и трепетной актуальностью старой как мир истины, Владислав Леопольдович растекся в улыбке, живо напомнившей мне разогретую на сковородке халву.

— Уж вам ли, Михаил Францевич, так наплевательски относиться к партийному движению! — уже более миролюбиво, но сильно сдобрив реплику назидательно-воспитательным укором, промолвил Глеб Филимонович. Мы по-прежнему сидели с нелепо поднятыми рюмками, словно манекены, которым неизвестно зачем присобачили питейную атрибутику живых людей.

— К какому движению? — с холодной иронией спросила я, — к «Родине» или «Народи власти»? Нельзя ли уточнить, Глеб Филимонович?

Снова с места — в карьер, слегка покритиковала я себя. Францевич с благодарностью, но и с некоторым беспокойством (думаю, по поводу моей необузданности и непредсказуемости, а также моей горячности и упрямства) посмотрел на меня. Я ответила ему ясным, но твердым взглядом, мол, в Багдаде все спокойно.

— А эту молодую леди кто сюда приглашал? — невежливо вставил Чижиков.

— Я приглашал, а что, у вас есть что скрывать? — насмешливо посмотрел на него Францевич.

Чижиков скривился весь, заерзал, хотел было открыть рот, но тут дверь распахнулась и на пороге возникла вальяжная фигура Женькиного папаши.

— Теодор Георгиевич! — издал радостный возглас Антипов, — а мы вас тут заждались.

— Я и смотрю, с рюмками сидите, — широко улыбнулся и по-гусарски громко захохотал Супрун. — Глеб Филимонович, мое почтение. Дела задержали… Михаил Францевич, рад вас видеть…

«Что, он со всеми будет так персонально и церемонно здороваться?» — нетерпеливо подумала я.

— Оля! Ты-то как здесь очутилась? — он вперил в меня удивленный, даже, я бы сказала, тревожный взгляд. В медовую радость его восклицания закрался деготь смутного беспокойства.

— Здравствуйте, Теодор Георгиевич, мы сегодня с Женькой по телефону как раз о вас говорили.

Супрун смутился, глухо кашлянул, но, быстро овладев собой, растягивая слова, повторил:

— Дети, дети… — он сделал многозначительную паузу, в течение которой с какой-то отцовской грустью и обреченностью качал головой.

— Давайте выпьем за наших детей! — подхватил Наперченов, — у меня младшая школу заканчивает, а старшая — в юридическом.