Да и в Кроули мы нашли более разговорчивого попутчика, чем те, с кем я путешествовал сутки назад. По дороге он показывал нам чудесные холмы, на которые совершал восхождения, тропы, по которым бродил. Было очевидно: Кроули нравятся эти места. И всё же трудно было представить, что этот человек готов провести остаток своей жизни в Боулскине. Он из тех, кто любит путешествовать, кто готов каждое утро открывать для себя новые горизонты.

Холмс вежливо слушал (или делал вид, что слушает, а мысли его витали где-то далеко), но участия в разговоре не принимал. Вскоре мои спутники закурили. Трубки у Холмса и Кроули были похожи по форме, и мой друг оживился. Убийство, табак и дикая музыка — вот что безотказно делало Холмса разговорчивее. И конечно же, его собственная персона. Это была его самая любимая тема.

К тому времени, когда наконец открылся вид на замок Инвернесс, у меня затекли конечности и заурчало в животе от голода. Я был рад возможности выбраться из экипажа и с удовольствием потянулся.

Наше путешествие заняло больше времени, чем предполагалось, поэтому передышка была короткой и всем пришлось бежать к поезду.

Мы разместились в одном купе, и это было бы вполне комфортно, если бы в него пришлось вместить только наши физические тела, но вот объём багажа… Очень скоро я засомневался, что человек способен провести несколько часов в такой тесноте. Карнакки и Кроули развели дискуссию по вопросам этики, Холмс и Карсвелл схлестнулись на тему генеалогии, а мы с Сайленсом сидели возле дверей и старались не впутываться.

— Мне тут пришло в голову, — заметил я, — если бы вы не решили посетить Бейкер-стрит, встреча таких умов никогда бы не состоялась.

— И мир был бы более спокойным местом, — ответил Сайленс с улыбкой.

Я посмотрел на него и понял, насколько он устал. С самого первого утра в «Ансворте» Сайленс выглядел как человек, который нуждается в хорошем отдыхе. Такой активный образ жизни был явно не для него. Об этом я тоже сказал.

— Полагаю, вы правы, — признал доктор. — У меня есть квартирка на Ривс-Мьюс, рядом с Гайд-парком. Когда я там, мне так хорошо: сижу в уютной библиотеке, читаю, Смоук согревает мне колени, и совсем не хочется никуда уезжать. Боюсь, что путешествия уже не для меня, теперь мне по душе покой.

Я разговорился с Сайленсом о своей службе в Афганистане. Любой солдат скажет вам, что воспоминания о войне всегда у него «под рукой», даже если он и не любит разглагольствовать на эту тему. Потом рассказал о том, как трудно было адаптироваться к лондонской жизни; о том, как втянулся в работу с Холмсом, которая давала возможность поддерживать высокий уровень адреналина в крови, позволяла занять своё место в обществе, но при этом не терять приобретённых на войне навыков.

Сайленс спросил меня о Мэри. И здесь, должен признать, я начал мямлить.

Мы с Холмсом большую часть жизни провели на глазах у публики, и в этом виноват один только я. В конце концов, я не обязан был публиковать отчёты о нашей личной жизни. Порой для меня это было мучительно сложно. Почти так же тяжело, как в тех случаях, когда разговор заходил о смерти Мэри. Я не раз пытался вообще исключить эту тему, заявляя, что всё ещё женат. Неудачная тактика, и к тому же вредная для моих читателей. Какую ценность может иметь история, если ты не веришь рассказчику? Неискренний рассказчик… Мог ли я позволить себе стать таким? С другой стороны, мне всегда приходится выбирать между интересами читателей (их желанием услышать волнующую историю) и своим собственным (сохранить личное пространство).

Понимаете, я очень её любил. А когда пишешь, то словно заново проигрываешь в лицах какие-то драматические моменты своей жизни: погони и перестрелки, дедуктивный метод Холмса и сложные интриги тех, кто пытается его переиграть. Всё это достойно того, чтобы остаться увековеченным на страницах книг.