— Беда никогда не приходит одна! — через неделю после похорон не проговорил, а пробормотал, раздеваясь в коридоре, Александр Степанович.

Кате вновь почудилось, что чересчур густые и обильные волосы были тяжелы для маминой хрупкой головки. Глаза Юлии Александровны, которые постоянно и остро что-нибудь выражали, наполнились сдержанной и оттого особо ощутимой тревогой.

— Какая беда? — спросила она. И погрузила в ладони лицо, которое почти все в них уместилось.

— Письмо сочинили… Оно пришло вслед за Алешиной смертью. Но завтра же прибудет комиссия… Она всего из трех человек. Двое не смогут немедленно приступить к своей исследовательской работе: в городе, как вы знаете, свирепствует грипп. Так что завтра будет только один. Но и его одного величают «комиссией».

— А кто… это сделал? — выдохнула Юлия Александровна.

— «Кабы знала я, кабы ведала»… — полупроговорил-полупропел Александр Степанович.

— А что… там написано? — Глаза Юлии Александровны заранее выразили брезгливость. Но тревога от этого не потухла.

— На новейшем аппарате сняли копию, чтобы я мог ознакомиться. И защититься! Но защищаться неизвестно от кого — сложновато, согласитесь, мои родные. Тем более, что письмо опять накорябано почти детским почерком.

— Что значит «опять»? Такие письма разве уже приходили?

— Оговорился… Прости. Я что-то устал…

Устал он очень заметно — и поэтому был не в силах скрыть тягостное происшествие от дочери, которую всегда так щадил.

— А конкретно-то там… о чем? — сдержанно, одними губами, но уже теряя терпение, допытывалась Юлия Александровна.

— Как обычно, по поводу меня, Васи… Но и по поводу тебя, Юленька. И даже по поводу Кати!

При имени дочери Юлия Александровна вздрогнула.

— Кате я не хотел показывать… А потом решил: «Пусть закаляется!»

Не обманывать молодых иллюзиями — это было педагогическим кредо Александра Степановича.

— Вот почитайте!

Видимо, от той же усталости он протянул письмо Кате, которая ближе к нему находилась.

Катя, обретавшая в минуты опасности твердость, взяла письмо так, словно ничего опасного в нем не таилось.

Автор письма негодовал оттого, что в пединституте, под одной крышей, как у себя дома, расположились не только друзья-приятели, но и целые «родовые общины», которые все разрастаются, ибо, как утверждал еще Грибоедов, «ну как не порадеть родному человечку!»

— Фамилий здесь нет, — с некоторым облегчением выдохнула Юлия Александровна.

— Они и не требуются. «Община», которая все разрастается, в институте одна. Союз единомышленников обозвать «общиной»! Если взирать на людской род таким образом, то… к примеру, и тот факт, что супруги Жолио Кюри всю жизнь занимались одним общим делом, покажется подозрительным. Да еще и мир сообща защищали! А Поль Лафарг и его жена Лаура в своей семейной сплоченности до того дошли, что даже жизнь вместе покинули. Сговорились! А братья Грим? А Дюма-отец и Дюма-сын… Эти вообще лавочку открыли какую-то! И подписывались, потеряв совесть, весьма цинично: «отец», «сын».

— Ты еще не утратил способности шутить? — печально удивилась Юлия Александровна.

— Пытаюсь глотнуть кислорода. Но, увы, пока не получается. А друзья-приятели? Это мы с Васей. Я что-то устал…

В самый разгар ночи Катя вздрогнула, даже подпрыгнула под одеялом, точно от пинка, который кто-то ей дал снизу, из-под кровати.