— Личные контакты, добрая воля… Похоже, мы не за завтраком, а на международных переговорах, — вмешалась Юлия Александровна. Она относилась к Кулькову и его семье, как считал Александр Степанович, с «нескрываемым предубеждением».

Предубеждение было нескрываемым, а одну из причин его Юлия Александровна скрывала: она догадывалась, что Катя неспроста обороняет Кулькова.

— Его защищаешь, так уж и к Соне беги за статьей, — сказала Юлия Александровна, разглядевшая в Катиной ревности еще одно подтверждение своих тревожных материнских догадок.

— А зачем?

— Ах, не хочешь? Понятно! — И добавила: — Они пара… Не в том смысле, что два сапога, а в том, что два жирафа.

— Я тоже не Мона Лиза.

— Но можешь ею стать. С тобой еще не все ясно. А с ними…

Кате говорили, что она пребывает в переходном возрасте и поэтому «еще сто раз переменится». В этих словах были ноты утешения: признанным в школе красавицам никто изменений не предрекал. Иногда Катю подбадривали: «Зато характер у тебя полностью сформировался». И она приходила к выводу, что единства формы и содержания в ней пока что не наблюдается.

Катю уверяли, что о ее внешности еще ничего безусловного сказать нельзя. А Соня была, безусловно, нехороша собой.

— Так похожа на отца, точно рождена без участия матери, — любила подчеркивать Юлия Александровна.

Катя редактировала литературный журнал. Стихи и рассказы у нее не получались. Но зато она сочиняла передовые под рубрикой «Слово к читателям». Желая привлечь внимание к своему журналу, Катя провозгласила: «Кто не читает, тот не ест!»

— Хочешь, чтобы они любили литературу? — не раз вопрошал дедушка. — Но приказ, как и страх, с любовью не сочетается.

— Любовь к чтению возникает от самого чтения, а не с первого взгляда.

— Ты и в любви… разбираешься? — бдительно осведомилась Юлия Александровна.

— К чтению, — ответила дочь.

Первым, кому Катя показывала каждый номер, был Вася. Представлялась возможность подолгу сидеть с ним рядом, будто бы обсуждать и будто бы спорить…

Ко всем членам малининского семейства Вася относился с преувеличенной трепетностью. И, медленно переворачивая страницы Катиного журнала, подчеркивая, что читает, а не листает, он неизменно произносил:

— Творчество цементирует дружбу!

— Зачем сравнивать творчество со строительным материалом? — иронично заметила как-то Юлия Александровна. — Цемент есть цемент.

— Ага!… И этому слову, значит, уготован лишь один, изначальный, смысл, — затопав по комнате, разгорался Малинин. — Не слушай мать, Катенька! Творчество цементирует. Еще как цементирует!

— Я сама вижу: скрепляет, объединяет, — стала на дедушкину, а точнее, на Васину сторону Катя.

Защитив Васю однажды, отстояв его право поступить в институт, Александр Степанович уже постоянно, как бы по инерции, отстаивал кульковские интересы. «Что породили, тем и дорожим!» — комментировала Юлия Александровна.

Малинин испытывал чувство долга и по отношению к дому Кульковых.

Тут Катя вступала в противоречие с дедушкой: она подобного долга не ощущала. Однако попасть в Васин дом и узнать, что там в нем происходит, ей очень хотелось.

— Я думаю, он все-таки деспот, — негромко, но кропотливо проталкивала свою точку зрения Юлия Александровна. — Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая… Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.