— Тварищи граждане городове Новый! — Старейшина говорит. Ну, точно батя его поддержал. Эх, набольший мне теперь покою не даст. Да и бати всё припомнит. Но оно так-то ничего. Набольший мужик добрый. Покуксится да перестанет. Переживём.

— Чаго собрав всех-то? — Кто-то из толпы, не пойму кто таков. Много нас как блин…, я думал меньше. А вот вышли все на площадку — много нас значит, земли не видно.

— Работать тяжёленько нам сталось. Се то знаем. — Старейшина чего-то бороду дёргать начал, кажись волнуется. Значит, что-то удумал такое, что нам может и не понравиться. Любопытно.

— Тако вот. Работать, значится, тяжёленько, потому шо мужики у нас се с оружьем, за полями приглядыват, а работають частью большей бабы, да дити малы.

— А быть-то как? — О, это Пафнутий говорит. Он хороший, трудяга. Даже в поле вместо того что бы по сторонам смотреть, работает. Правда поближе к кому-нибудь кто за местом присматривает. Пафнутий не дурак ведь, просто не любит он кровь и стрельбу. — Бабам чтоль оружье отдати?

Загудел народ. Бабы возмущаютси, а мужики кивают, мол да, бабам нельзя оружие-то, а то ещё друг дружку, да и мужиков до кучи постреляют. А бабы-то у нас тоже, того, не робкого десятку-то.

— А ты чаго киваешь, алкаш проклятай?! — Аж все услыхали. Да слова вот не все услыхали, а как Федоту да по шее Ефросинья-то врезала, то все услыхали. У нас вот лучше Федота никто материться не умеет. За то может Ефросинья ему вторую затрещину счас и влепила..

— А быть в том нам как я придумал. — А чего он на меня теперь смотрит? Да прищурился старый, в бороду улыбается. Чтот мне его взгляд не нравится. — У нас взрастат цельный выводок оболтусов повродь Витальки. — Предпочитаю молчать храня надменный вид. Ну его, старого пердуна — попробуй против скажи, загрызёт и потом жисти не даст.

— По хребтине оглоблей и нормально всё буит. — Даже не смотрю в сторону этого «умника». Ему б самому похребтине врезать, да чем потяжелее. Иш! Выискаился…, на всякий случай запомню. При случае обязательно ему свинью подкину — пусть знает какие мы оболтусы мстительные! Нас трогать не моги, а то ведь и под дверь нагадить можем и за словом в карман мы не полезем, так все их знаем.

— Не помогат то. — Огорчённо качает головой старейшина. — Такие як Виталька разумению не поддаютси. Я ж его давненько знаю-то, и пороли и чаго ж только не делали, как был оболтус так и осталси. — Батя чего-то совсем среди толпы порастаял весь. Только тут был, пунцовый весь стоял, а теперь вот не видать его совсем. — Вот до поводу тогу, был у нас с набольшим дилектический спор.

— Какой? — Не видать кто спросил, голов як в банке селёдок.

— Друг с другом они спорили. — Это Любаня моя ответила. Эх, какая же она красавица! Она меня тоже любит.

— Любань, подёшь за меня? — Поворачивается медленно так, коса вывернулася, носик вот видно, глазки вот косятся на меня…, кхм, почти что с любовью. Женюсь я на ней.