|
Может, в дальнейшем, когда слегка утрясется, вы с ним еще и встретитесь. – Ладно, вам виднее. А вы не можете вернуть мне мой пистолет? Просьба контрразведчиков не удивила. – Ваш – вряд ли. По-моему, он остался в медпункте авиаполка. Вместе с документами, согласно правилам, – ответил Чекменев. А Розенцвейг продолжил: – Возьмите вот этот. В подарок, – и протянул ему такой же, как раньше Ляхову, «дезерт адлер». – Хочу надеяться, что здесь он вам не пригодится, охраняем мы вас хорошо. Гости ушли. Капитан немного повозился с новой игрушкой, изучая конструкцию, разобрал и собрал пистолет. Потом поставил на предохранитель и сунул под подушку. Так оно спокойнее будет. Тарханов лег на широкую, тоже более подходящую для приличного отеля, чем для больничной палаты, кровать, заложил за голову руки. Отсюда в окне было видно только небо. Справа на его голубизну наползала серая клочковатая туча. Все ж таки январь на улице, и, возможно, скоро тучи сомкнутся и на землю, на море, на город польется холодный дождь, а то и снег. Настроение у него было неопределенное. Непривычно было оказаться в положении героя шпионских боевиков. Все-таки это несколько разные вещи – служить в армии, учитывая, что при случае можешь поймать свою пулю, и жить, зная, что некто охотится именно за тобой, остро желая убить не абстрактного человека, одетого в военную форму, а конкретного и единственного Сергея Тарханова. Но, с другой стороны, велика ли разница? В то, что убийцы будут идти за ним по пятам, гоняться за ним по городам, странам и континентам и месяц, и год, и больше, тоже не очень верилось. Хотя кто их знает, азиатов. Ну, что же, попробуем, как себя нелегалы чувствуют. Своя прелесть и здесь имеется – начать новую жизнь, попытаться стать другим человеком, не тем, кем стал за тридцать лет естественного развития, а, может быть, таким, каким ему иногда воображалось. Избавиться от гнета собственного имени, биографии, всего, так сказать, груза прошлых ошибок. И он начал придумывать себе новое имя и биографию. Заодно придумал и кое-что еще. .. Следующий раз он встретился с неразлучной парой контрразведчиков через пять дней, когда ему, наконец, сняли повязки с головы и глаза. Зрение восстановилось полностью, но лоб и бровь пересекал свежий розовый шрам, захватывающий и край скулы. В принципе, ничего страшного, солдата шрамы не портят, тем более что хирург сказал, что через месяц-другой можно сделать косметическую операцию. Несколько другое мнение высказал Розенцвейг. – А знаете, так даже лучше, – осмотрел он Тарханова взглядом профессионального театрального гримера. – Если вам отпустить усы скобочкой и небольшую бородку вот так, – он показал, как именно, от уха по краю нижней челюсти к подбородку, – то вы станете почти неузнаваемым. По крайней мере, человек, лично вас не знающий, по фотографии опознать не сможет. – Вы все же продолжаете настаивать на реальности угрозы? – Разумеется, – ответил Чекменев. – Более того, есть данные, что кое-какие меры по вашему розыску противник уже предпринимает. Так что нам следует поторопиться. Думаю, что сегодня-завтра вы неожиданно для врачей скоропостижно скончаетесь. Тромбоэмболия. От нее практически нет спасения. Как обойтись без присутствия на похоронах ваших сослуживцев, мы придумали. |
