Леклерк, улаживавший театральные дела Дюма, договорился с театром «Шатле» о пьесе по «Белым и синим». Дюма написал ее за четыре дня, там была сцена, где кричали «Да здравствует республика» и пели «Марсельезу», цензура пьесу запретила, но после долгих переговоров сняла запрет. Март прошел как на качелях — то хорошее, то грустное: 4 марта Дюма ездил на похороны Ламартина (некролог: «Ты им отдал твою душу: они ее недооценили. Ты им отдал твое сердце: они его бичевали…»), 7-го присутствовал на вечере в честь сотого представления «Графини де Монсоро», 10-го — премьера «Белых и синих», овации (автору и «Марсельезе»), а 14-го прекратил свое существование «Театральный журнал»… Мари писала подругам, что отец опять расхворался, Олимпия Одуар предложила ему пожить в ее загородном доме возле парка Мезон-Лаффит, он пробыл там (с Леклерком) до конца апреля, продолжая слать Даллозу «Сент-Эрмина». Дюма там стало получше, и май он провел в Париже. Сыну: «Рука у меня дрожит, но не волнуйся, это пройдет. Она стала дрожать как раз из-за отдыха. Она так привыкла трудиться, что, когда я принялся диктовать, она не вынесла подобной несправедливости и, чтобы чем-нибудь занять себя, принялась дрожать… Я чувствую себя лучше…» Видимо, вполне сносно себя чувствовал, так как смог съездить в мае в Сен-Мало, где происходило действие некоторых сцен «Сент-Эрмина» и жил Пьер Маргри, помощник хранителя архива Морского министерства, предложивший консультации по роману. «Надо ли Вам говорить, что я принимаю Ваше предложение. Надеюсь, что Вы молоды и полны сил. Сам я страдаю болезнью сердца, которая не позволяет мне выходить из дома, в противном случае я бы не решился сообщить Вам, что жду Вас у себя в любое удобное для Вас время… Я был бы Вам премного обязан, если бы Вы могли поделиться со мной сведениями о побережье Индии…» Не забыл и про «Сотворение и искупление» — съездил в Верден за материалами об осаде города пруссаками в 1792 году; когда руки дойдут писать, неизвестно, но вдруг потом не будет сил на поездку?

24 мая и 7 июня — выборы: всю избирательную кампанию официозные газеты убеждали читателей, что все оппозиционеры — «красные» и намерены «развалить страну». Официальные кандидаты получили большинство, но далеко не такое прочное, как раньше, — 4 миллиона 438 тысяч голосов против 3 миллионов 355 тысяч. Правда, в парламенте сторонников Империи оказалось 218 против 71 оппозиционера (30 республиканцев, 41 легитимист). Странно? Все просто: кандидаты от партии власти называли себя независимыми, и таких было избрано 90 человек. Громадная разница меж городом и деревней; в деревнях власть получала 80 процентов, в Париже и Марселе оппозиция набрала почти 70 процентов (от Парижа прошел, в частности, Гамбетта). По Парижу прокатились несанкционированные митинги, никто не погиб, только арестовали массу народа, но в некоторых городах дошло до стрельбы. Палата собралась 28 июня, 116 депутатов потребовали предоставить парламенту самому определять отношения с правительством, император нашел выход — отложить заседания палаты. Лависс и Рамбо: «С этого момента для многих здравомыслящих людей стало очевидным, что Империя погибнет, если только, вернув себе популярность какой-нибудь счастливой войной, она не прибегнет к новому государственному перевороту». Неизвестно, увы, за кого голосовал Дюма, — он в ту пору колебался между республиканцами и «третьей партией» Оливье.