Ничем не выделяясь среди своих солдат, Муад’Диб сражался в их рядах. На нем была поношенная форма, вычищенная и наспех заплатанная. Это была форма, снятая с одного из павших воинов. Муад’Диб сражался уже несколько часов кряду. Рука с кинжалом онемела, в ушах стоял звон от разрывов снарядов и криков раненых. Ноздри жег тошнотворный коктейль запахов: кислая вонь взрывчатки, свежей крови, обожженной плоти и обгорелой земли.

Одержав множество побед в столь же многочисленных сражениях в течение четырех лет славного джихада, переодетый император даже не знал названия планеты, на которой сейчас умирали сражавшиеся бок о бок с ним солдаты. Какое значение имеют имена и названия во время страшной битвы и после нее? Он был уверен, что это место мало отличается от других бесчисленных мест, описанных в рапортах Гурни и Стилгара.

Но он должен был увидеть все собственными глазами, он должен был биться сам, проливать свою и чужую кровь. «Это мой долг перед ними».

Никакие даже самые подробные рапорты генералов, никакие совещания не передавали всей глубины того ужаса, что творился на полях сражений, всего кошмара этого ада. Да, он смог вместе с матерью бежать в ту ночь, когда Харконнены захватили Арракин, да, он сражался бок о бок с фрименами во время их набегов на солдат Зверя Раббана, да, он вел своих воинов к победе над императором Шаддамом и его сардаукарами. Но лишь очень немногие из его последователей осознавали благородную цель войны, особенно простые солдаты. Только он один мог видеть этот водоворот во всей его грандиозной цельности, только он один провидел все беды, ожидавшие человечество, если его джихад потерпит неудачу.

Выковывая будущее, он видел опасности в каждом своем решении, смерть и боль подстерегали со всех сторон. Все это напоминало ему древнюю легенду об Одиссее и его странствиях, особенно то место, где Одиссей должен был пройти между двумя опасностями — чудовищем Сциллой и водоворотом Харибдой. Эти водяные угрозы не мог понять ни один человек, родившийся и выросший на Дюне. Но путь вперед был неясным, окутанным туманом неопределенности. Пауль знал доподлинно лишь одно: где-то за джихадом, может быть много поколений спустя, человечество ожидает спасительная тихая гавань. Он все еще верил, что ему удастся провести человечество по верной, хотя и смертельно узкой дороге. Он должен был в это верить.

Для тех же, кто не был в состоянии разглядеть огромное и пестрое полотно судьбы, это сражение было скорее избиением почти беззащитного населения мирной планеты.

В рапортах это назовут блестящей победой.

Но по прошествии нескольких лет, по мере того как физически Пауль Муад’Диб все больше и больше отдалялся от реалий джихада, Пауль решил, что ему нужно нечто большее, чем рапорты и донесения. Рапорты не давали представления о том, что в действительности происходило в империи. Что именно он сам привел в движение.

Однажды ночью в тихом защищенном Арракине, заново отстроенном Бладдом, Паулю приснились Гурни Халлек, Стилгар и десятки других командиров с их легионами фрименских воинов и новообращенных. Он высоко ценил всех этих людей и был безмерно им благодарен, но сам он оставался на Дюне в полной безопасности, в то время как они сражались и умирали за него.

Было ли этого достаточно? Пауль так не думал. Во время войны убийц герцог Лето лично вел своих солдат в бой с грумманцами. Пауль понимал, что чтение донесений с театров военных действий никогда не даст ему внутреннего, чувственного осознания того, что испытывали в тяжелейших условиях его люди — недостаток сна, грохот разрывов, постоянная тревога за свою жизнь, кровь. Он отправлял огромные армии покорять планеты, сокрушать целые миры, и, умирая на полях сражений, его бойцы выкрикивали его имя, а он сам в это время благоденствовал за надежными стенами Арракина.

«Нет, этого недостаточно».

Но вздумай он публично объявить о своем намерении лично участвовать в битве, его генералы нашли бы способ прикрыть его, выбрав, например, самую слабую планету, на которой можно быть уверенным в полном отсутствии сопротивления.