|
Прекрасная декорация для не менее прекрасной победы. По губам Питера скользнула улыбка. — И подумать только, мой барон: Падишах-Император полагает, что он отдал герцогу вашу планету, планету Пряности. Забавно, не правда ли? — Не говори ерунду, — пробурчал барон. — Ты же напоминаешь об этом нарочно, чтобы смутить и запутать Фейд-Рауту, но смущать моего племянника сейчас вовсе не обязательно. Угрюмый юноша зашевелился в кресле, разглаживая невидимые складки своих черных, в обтяжку, брюк, и лениво выпрямился, услышав осторожный стук в находившуюся за его спиной дверь. Питер выскользнул из кресла, прошел к двери и приоткрыл ровно настолько, чтобы можно было просунуть почтовую капсулу. Взял ее, защелкнул замок и развернул послание. Хмыкнул. Вчитавшись, хмыкнул опять. — Ну, что там? — нетерпеливо окликнул барон. — Глупец ответил нам, мой барон! — А когда это Атрейдесы упускали возможность сделать красивый жест?.. — сказал барон. — Ну и что же он пишет? — Он в высшей степени нелюбезен, мой барон. Обращается к вам просто «Харконнен» — ни «Сир и дражайший кузэн», ни титула — ничего! — Харконнен — достаточно хорошее имя, — проворчал барон. В его голосе слышалось нетерпение. — Что же изволит сообщить дорогой Лето? — Он пишет: «Ваше предложение о встрече отклоняется. Я уже много раз сталкивался с вашим известным всем вероломством». — Это все? — «Старинное искусство канли имеет еще поклонников в Империи». Подписано: «Лето, герцог Арракиса». — Питер засмеялся. — Подумать только: герцог Арракиса! Это уже, пожалуй, чересчур! — Замолчи, Питер, — спокойно сказал барон, и смех оборвался, словно от поворота выключателя. — Так, значит, канли? Вендетта? И ведь использовал старое доброе слово, напоминающее о древних традициях, — специально, чтобы я понял, насколько он серьезен. Хм… — Вы сделали попытку к примирению, — заметил Питер, — таким образом, приличия соблюдены. — Ты излишне болтлив для ментата, Питер, — одернул барон, подумав: «Скоро придется избавиться от него. Пожалуй, он почти пережил свою полезность». Взгляд барона пересек комнату, задержавшись на той черте своего ментата-асассина, которую сразу же замечали все, впервые встречающиеся с Питером: глаза — темные щели синего на синем, без единого мазка белого цвета. Ухмылка, прорезала лицо Питера — под этими похожими на пустые отверстия глазами она напоминала театральную маску. — Простите, мой барон, я не мог сдержаться. Свет не видел еще столь великолепной мести. Какое изящнейшее предательство, какая изысканнейшая интрига — заставить Лето сменить Каладан на Дюну, не оставив ему никакого выбора; ведь это — приказ самого Императора! Какая великолепная шутка! — У тебя словесное недержание, Питер, — холодно сказал барон. — Я просто доволен сделанным, мой барон, очень доволен. А вот вы — вы ревнуете. — Питер! — рявкнул барон. — Ахх-ах, барон! Какая жалость, что это не вы разработали столь изящную схему, не правда ли? — В один прекрасный день я велю тебя удавить. — Разумеется, мой барон, разумеется. Enfin! Так сказать, ни одно доброе дело без награды не останется! — Чего ты наглотался, Питер, верите или семуты? — Барон удивлен, когда правду говорят без страха. — Лицо Питера изобразило карикатурно-хмурую маску. — Ах-ха… Но видите ли, мой барон, я — ментат и заранее почувствую, когда вы наконец соберетесь прислать ко мне палача. И пока я вам нужен, вы будете сдерживаться. Преждевременная расправа была бы расточительностью, ибо я вам все еще весьма полезен. |
